Я была зажата в проходе и подойти не могла, но видела, какое отчаянно-воинственное у Ронни лицо.

Но он не вор.

Не доноси на Карлтона. Малоуни всегда должны держаться вместе.

Нет, так нечестно!

— Он не брал денег, — сказала я громко. — Это сделал Карлтон. Пап, я все видела!

Все уставились на меня. Я поймала настороженный и удивленный взгляд Ронни. Эти глаза, они словно горели огнем.

Карлтон залился пунцовой краской. Дядя Дуэйн сунул руку ему в карман и вытащил две смятые бумажки.

Вот и все. Дядя Дуэйн велел Карлтону привести родителей, дядю Юджина и тетю Арнетту.

— Давай иди отсюда, — сказал папа, отпуская Ронни.

— Он же вытащил нож, Холт, — сказал за моей спиной дядя Пит.

Папа нахмурился.

— Да таким ножиком и бумажного мешка не разрезать. Пит, забудь об этом. Ну, что стоите, расходитесь!

Ронни не сводил с меня глаз. В них было и удивление, и благодарность, и искорка подозрения •— взгляд его жег меня словно огнем. Папа взял Ронни за шиворот и потащил в сторону. Я ринулась за ними, но мама, успевшая пробраться сквозь толпу, взяла меня за руку.

— Уймись, Клэр Карлин Малоуни. Ты уже выступила.

Я изумленно взглянула на нее. Хоп с Эваном не сводили с меня глаз, а Вайолет и Ребекка так и стояли, открыв рты. Весь клан Малоуни на меня уставился.

— Карлтон поступил гадко, — объяснила я наконец.

Мама кивнула.

— Ты сказала правду. Молодец. Я горжусь тобой.

— А ты случайно не боишься Ронни Салливана? — выпалила Вайолет.

— Он не смеялся, когда я танцевала. По-моему, он хороший мальчик.

— Странные ты делаешь выводы, — сказал Эван.

— Похоже, у нее не все дома, — добавил Хоп.

В тот раз я поняла, что Ронни — не просто из тех, кого называют отбросами, не просто другой. Я поняла, что он опасен и, если я буду вставать на его сторону, наверняка заработаю репутацию смутьянки и подозрительной личности.

Он очаровал меня раз и навсегда.

Мало кому известно, что в Джорджии есть такой городок, Дандерри. На потрепанной, залитой кофе дорожной карте, лежавшей в бардачке нашего пикапа, отыскать его было непросто. Атланта была отмечена жирной звездочкой, Гейнсвилл — кружком, а Дандерри просто точкой. Мы жили на дюйм левее Гейнсвилла и на полтора дюйма выше Атланты. В городке царили тишина и покой. Уютная маленькая площадь перед зданием суда, улочки, утопающие в зелени, чудесные старинные дома, огромные фермы в лесистых долинах, а вокруг — готическими соборами возвышавшиеся горы, наши верные стражи.

Мама, урожденная Делейни, стала в замужестве Малоуни, другими словами, оказалась членом двух старейших семейств Дандерри. Ее прапрадед Глен и прабабка Фиона Делейни эмигрировали из Ирландии в 1838 году, в один год с семейством Малоуни. Но в отличие от Малоуни, неграмотных фермеров-арендаторов из ирландской глубинки, они были людьми довольно образованными, лавочниками. И, что самое важное, Делейни были протестантами, а предки отца, Малоуни, католиками.

Делейни и Малоуни никогда друг на друге не женились — мешала гордость, разница в происхождении, религия, хотя все они в конце концов стали людьми обеспеченными, демократами и методистами. И только сто с лишним лет спустя мои мама с папой нарушили устоявшиеся традиции.

Мой прапрадедушка, Говард Малоуни, на месте старой бревенчатой хижины построил дом, в котором я выросла. Там родились мой дедушка Джозеф Малоуни и пять его братьев, там родился отец и все шестеро его братьев и сестер.

Каждое из поколений добавляло к этому сундуку с приданым что-то новое. К тому времени как на свет появились мы с братьями, в доме было десять спален, четыре ванные комнаты и три камина, а к основному зданию, двухэтажному, были пристроены две широкие веранды. Дом располагался в самом центре долины Эстато, окруженной лесистыми холмами. Это была вотчина семейства Малоуни.

Домашние дела лежали на маме. У нее все всегда было в идеальном порядке. Кровати застелены, одежда починена, серебро начищено, в вазах свежие цветы, полы блестят. Она водила нас к врачу, отправляла в школу, проверяла уроки.

Когда я была маленькой, моя бабушка Делейни, родом из Англии, и моя прабабушка Малоуни жили с нами. Упрямство и гордость я переняла именно от них. Мама говорила, что под одной крышей с ее мамулей и папиной бабушкой могут жить только святые. Или безумцы.

Восьмидесятивосьмилетняя прабабушка Малоуни была бодрой старушкой, а семидесятилетняя бабушка Делейни — хрупкой болезненной дамой (о чем она, говорившая с неподражаемым английским выговором, неустанно нам напоминала). Да уж, хрупкая — как кедровый пень. Элизабет Уоллинфорд Делейни красила волосы в каштановый цвет и носила шиньон из двух роскошных кос. Платья она предпочитала светлые, а если кто-то не спешил выполнить ее просьбу, подталкивала нерасторопного медным набалдашником своей трости из красного дерева.

С дедушкой Патриком Делейни она, семнадцатилетняя сирота, познакомилась в Лондоне во время Первой мировой войны. Она рассказывала, что он был лихим пехотинцем, очаровавшим ее историями о своем родном Юге. Она вышла за него замуж и поехала за океан, рисуя в своем воображении богатые плантации и роскошные особняки. Она так до конца и не простила дедушку Патрика за то, что жить ей пришлось в городишке, а особняк представлял собой столетней давности развалюху.

Но бабушка Элизабет все это выдержала — ради четырех сыновей и четырех дочерей. Более того, она во многом преуспела: местные дамы почитали ее законодательницей стиля и образцом благопристойности, а после того, как дедушка Патрик стал президентом ссудно-сберегательной ассоциации Дандерри, ее -главенствующее положение в дамском обществе упрочилось окончательно.