Шрифт:
Ты ли это, кто стяжает
Славу Света на земле,
Тот, кто слышит, что на небе
Был бы равным только мне?”
Вилиам лишь усмехнулся
И из ножен вынул меч,
Не боясь, что на себя он
Может Солнца гнев навлечь.
«Я не знаю, что за слава
В небе следует за мной.
Но я вижу — на земле мы
Стоим равные с тобой».
«Поднебесье много больше,
Чем владение людей.
Кто бы выиграл, если с войском
Ты пойдешь на неба твердь?»
«Мы сражаемся за правду,
И в обмане славы нет.
В битве, Солнце, ты едва ли
Одержать смогло бы верх”.
“Вилиам, земной владыка,
Величайший из людей,
Есть ли место на всем свете,
Где укрыться можно мне?”
«Место сыщется едва ли,
Где себя ты можешь скрыть.
Но не трону тебя, Солнце,
Если в мире будешь жить».
Если битва, то не прихоть,
Если мир, то навсегда.
Стерлось в памяти народной
Слово страшное — война.
Ну, а Солнце, что ни утро,
Поднимаясь в небосклон,
Прежде, чем взглянуть на землю,
Вилиаму шлет поклон.
Затаив дыхание, Cимель следила за тем, как поет менестрель, как двигаются его руки, как меняется выразительное лицо, отражая настроение каждой строчки. Когда баллада кончилась, она перевела взгляд на короля, и почувствовала, как кольнуло слева в груди, под сердцем: Вилиам выглядел так, будто сейчас засмеется, но плотно сжимал губы, словно готов плакать; казалось, он может вскочить на ноги и ринуться куда-то прямо среди ночи. Эймар чуть опустил голову, ожидая новой просьбы. Вилиам приоткрыл рот, ничего не сказал и шумно выдохнул, его пальцы порывисто сжали край одеяла. После недолгого молчания он наконец произнес:
— “Лето пятьдесят шестого”.
Эймар кивнул и чуть дрожащей рукой зажал струны на грифе в нужном аккорде. Теперь он, не отрываясь, глядел на короля и пел чуть тише, так как под тяжелым взором Вилиама — Симель знала это по себе — хотелось молча замереть на месте. В эти минуты она забыла о музыканте, о море, поглотившем все и вся, о маяке-факеле и мотыльках. Она видела только короля и больше всего ей хотелось как-нибудь его утешить, но вряд ли это было возможно.
Вилиам склонил голову, глядя на красные отсветы, танцующие по одеялам. В балладе говорилось о том, как он не позволял разгораться ссорам между новыми сподвижниками, и как самые верные всюду следовали за ним, сохраняя мир в королевстве. Когда Эймар подошел к самому возвышенному моменту песни, она отвернулась и опять устремила взор в ночное пространство за окном. Возможно оттого, что лететь больше никуда не хотелось, она вдруг заметила, как в нижнем углу рамы на стекле легчайшими штрихами вырисовывается ее отражение. Слабый огонек в камине выхватил из темноты очертания лица, обрамленного волнами черных волос, провел под глазами глубокие тени, сделав взгляд темным, как у ведьмы из сказки. Отражение, улыбнувшееся вместе с ней, затрепетало и исчезло, когда в камине с треском развалилось полено. Симель вновь повернулась к королю, который, не шелохнувшись, вслушивался в витиеватые строки песни.
Музыка прекратилась, но эхо все еще играло последней нотой под низким сводом потолка.
— “У Венброгских ворот”. — Король говорил спокойно, но его голос был словно неживой. Эймар послушно заиграл. Небо на востоке едва заметно просветлело, совсем немного, будто зимний ветерок припорошил горизонт мелкими снежинками. Симель, не отрываясь, смотрела на Вилиама и кляла себя за то, что согласилась на предложение менестреля. Все эти баллады… Как они чудесны. И как жестоки…
Казалось, Симель совсем ушла в себя, но вдруг в полумраке сверкнули глаза короля, и она очнулась, пытаясь понять: ей показалась, или блики пламени на самом деле пугающе ярко затанцевали в глазах Вилиама? Лютня изливала потоки сладких звуков, то взмывая на торжественные высоты, то падая до лирической тишины, “И с холмов текли в долину тысячи огней…” Эх, Локар Плагардий, тебе не пришлось лгать. Светлый Вилиам привел войска к Берении. Светлый Вилиам был силой, способной изменить в этом мире все, и он не ставил людей на колени — они сами преклонялись перед ним. Музыка терзала сердце короля, и Симель страстно желала, чтобы все это кончилось, прекратилось сию минуту. Но она по-прежнему молча смотрела на него и не могла отвернуться. Как мир может оставаться прежним? По щеке короля текла слеза.
Эймар старался не дать голосу сорваться, уже не было слышно, как он поет, но известные каждому слова песни все равно отдавались в сознании. “Вилиама стали Светлым той порою называть…” Раздался пронзительный звук, и лопнувшая струна, свиваясь кольцом, зашуршала по корпусу лютни. Эймар сам издал какой-то жалостливый звук и бухнулся на колени:
— Простите, ваше величество, простите!
Но Вилиам его не слышал. Его губы двигались, и Симель, уже вскочившая с кресла, чтобы увести лютниста, остановилась, думая, что король поет. Но с каждым словом она все четче понимала, что Вилиам говорит с собой и говорит так, будто этот разговор начался уже давно: «Прав, прав… все эти лживые стервятники… богу ведомо, я не хотел… но он прав…»
Симель сделала шажок в сторону Эймара. Потом еще один и еще — король все бормотал. Обойдя кровать, она тронула музыканта за плечо. Им не стоило здесь находиться, они видели нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Эймар тихонько поднялся. Король ничего не видел, он смотрел в пустоту перед собой и его профиль белел на фоне темной стены.
«Прав, демон его побери… Но Лотпранд справится…»
Симель почувствовала себя вором, забравшимся в дом под носом у хозяина.
— Ваше величество, — проговорила она, чтобы напомнить о своем присутствии, — Могу я отпустить менестреля?
Вилиам не обернулся. «Лучше…»
Симель не понимала, о чем он говорит.
«Я отправлю солдат, но Лотпранд справится лучше…»
Солдат! Она вздрогнула, пораженная, как ударом меча. Неужели Вилиам послушает Сейтера? Король замолчал и слегка повернул голову, взгляд его был холодным и жестким, как сталь. Эймар жалобно прошептал у самого уха: «Идем!» — и согнулся в поклоне. Симель тоже поклонилась, чувствуя, как сердце ухает прямо в горле. Вилам нарушит свое слово и разберется силой там, где не помогли уговоры? Что это будет: угроза, прикрытая поисками наместника, или настоящий поход? Призовет ли он тогда лордов Благодатной долины?