Открыв глаза, она увидела нависшее над ней лицо. Не то чтобы знакомое. Хотя возраст сделал его бесполым, принадлежало оно все - таки женщине. Несомненно, она годилась ей в бабушки, но точнее было не сказать. Кожа у нее была заметно темнее, чем у Насти. Судя по тому, как сидел на ней сюртук, раньше он принадлежал крупному мужчине; штаны она закатала и подтянула повыше, дабы не упали. Из-под косматых седых бровей смотрели глаза безупречного кофейного цвета.

Она сжала лицо Насти в ладонях:

– Ты ведь дышишь, да?

– Да… сударыня, - выдавила Настя.

Пушистые брови нахмурились.

– А ты, случаем, не надышался, мой хороший?

– Не могу знать...

Настя все так же лежала и терялась в догадках. Всё кругом плыло и вертелось, словно в безобразном сне, и в полном недоумении смотрела она на незнакомку в летах.

– Нет, – помотала та головой.
– Сдается мне, все с тобой хорошо, коли только не сломал чего. Ну как, сломал?

– Не могу знать, сударыня.

– «Сударыня», – хмыкнула незнакомка.
– Ну не потешная ли ты зверюшка.

– Я не нарочно, - пробормотала Настя и попыталась подняться, но что-то большое и плоское ей мешало.

– Мальчик мой, да эта дверь тебе жизнь спасла. Вместо оберега тебе была, пока ты по ступенькам катился. Понимаешь ли, в башню врезался наш дирижабль. Если бы не она, то превратился бы ты из живого мальчишки в мертвого, представляешь?

– Наверное, сударыня. Сударыня?.. – начала было Настя.

– Прекрати называть меня «сударыней».

– Хорошо, сударыня, простите. Я лишь хотел узнать, не та ли вы принцесса, которую мы встретили в туннелях?

– Зови меня Рубиной. Этого имени вполне достаточно, мальчик.

– Рубина, - протянула Настя.
– А я Николай. Николай Александрович.

Согнув ноги, она сбросила с себя дверь и присела, а потом и встала, не без помощи старой цыганки. Перед глазами вдруг вспыхнули звезды; Настя ничего не видела, кроме ослепительного черного сияния в своей голове. Искры пульсировали в такт ударам сердца.

Овладев собой, Настя подумала, что так, наверное, и падают в обморок и что таким сильным рукам, как у принцессы, позавидовал бы всякий мужик.

Поставив её на ноги и прислонив к стене, она сказала:

– Вот, Коленька, возьми маску. Твоя уже совершено ни на что не годится. Ты сейчас в подвале; тут воздух хоть и получше, чем в других местах, но задержи дыхание. Настя кивнула и выполнила все наказы Рубины.

– Вы очень добры. Благодарю.

– Должок за тобой будет, мальчик мой, – пояснила старая цыганка.
– А тебе только и нужно сейчас, что из города выбраться.

Настя запротестовала:

– Рано мне уходить. Мне в Императорский дворец надобно.

– Коленька, дворца с полгода как нет – сгорел он. Дотла сгорел.

Это известие, как гром среди ясного неба, обрушилось на Настю. Весь мир для неё в один миг перевернулся с ног на голову.

– Но ведь Хромой говорил... – дрожащим голосом пыталась объясниться она.

– Я ведь ещё в туннеле втолковать пыталась: старый дезертир не во дворец тебя вел. Он тащил тебя к дьяволу...

Её лицо вдруг исказила вспышка страдания; на миг оно превратилось в камень.

– Рубина?

– Я в порядке, – камень расплавился и сгинул. – А ты домой ступай. Помогу.

– Спасибо вам и за это, - сказала Настя.
– Только я не уйду, пока пепелище не повидаю.

– Сейчас тебе такие подвиги не по зубам, Коленька. Забудь. Да ты посмотри на себя: голова в шишках, одежда разодрана. Повезло еще, что жив остался. И что я пришла отбить тебя у этого старого черта с его огнедышащей тростью.

– А где он? – спросила Настя, воспользовавшись оказией.
– И от чего вы его дезертиром зовёте? Мне казалось, у него выправка военная, а увечье его, думалось, от ранения.

– Никакого ранения у него нет, Коленька, – пояснила Рубина. – Яков этот - незаурядный мошенник. Служивый что, то верно: был он унтером лейб - гвардии Измайловского полка. Но этот чин ему пришлось носить недолго. Увлечение женщинами и пьянство довели его до воровства. Он попался на мелкой краже в доме терпимости и был разжалован в рядовые и наказан розгами, после чего и сбежал из полка. А бедро он себе повредил несколько лет назад - свалился по пьяной лавочке из окна. Он уже тогда в Таборе околачивался, от правосудия прятался. И сосет с тех пор то морфин, то водку.