Он обратился к охраннику, стоявшему рядом с ним.

– Вы же видели её, так?

– Всего мгновение, сэр! Когда она летела вниз с моста.

– Опишите её.

Юноша смутился.

– Не знаю… столько всего происходило… это было как раз, когда поезд…

Они оба посмотрели вниз, на воду, где всё ещё лежали вагоны, а тела, застрявшие в обломках, как водоросли, покачивались в течении реки.

Бём вздохнул.

– Вполне понятно, что ваше сознание блокирует столь болезненное воспоминание. Я владею одной техникой, которая может помочь, если вы не против.

Охранник улыбнулся, ободрившись.

– Конечно, сэр!

– Очень хорошо, – сказал Бём, подойдя ближе.

Он схватил его за лацканы и потащил к искорёженному краю моста, где заставил балансировать над рекой, удерживая на вытянутой руке. Слышны были лишь удары его сапог о металлическую балку.

– Я не дам вам упасть. Углубитесь в чувства. Пожалуйста, просто чувствуйте. – Охранник выглядел так, словно его вот-вот вырвет. – Еврей Фрейд выдвинул теорию, что подавленная травмирующая ситуация может вернуться на уровень сознания, если снова вызвать связанные с ней эмоции. А теперь думайте.

Охранник кивнул, и Бём втянул его обратно. Шатаясь, молодой человек вышел с моста на прочное основание. Бём – за ним.

– Теперь закройте глаза и мысленно вернитесь в момент взрыва. Что вы видите?

На этот раз охранник справился гораздо лучше. Это была она. В этом не могло быть никаких сомнений. Эта мысль мелькала у него в голове и раньше, когда он услышал про женщину, командующую маки, из-за которой сорвалась атака на гору Муше, но теперь он был уверен. Мадам Фиокка, Белая Мышь, – теперь и здесь, в эпицентре его неприятностей в Оверни. Да уж, провидение работает весьма загадочным образом. Будь это какой-то иной агент, Бёму бы потребовалось время, и немало, чтобы получше изучить его – выявить укрытия, узнать о привычках и слабостях. Но Нэнси он уже знал. Значит, ещё не всё потеряно.

Он вернулся к машине, где его ждал Геллер, занятый полировкой очков. Увидев улыбку на лице начальника, он пришёл в крайнее недоумение.

45

Всплеск подрывной активности был только началом процесса, конца которого видно не было. Из Лондона сыпались новые цели, а кампания по созданию препятствий для немцев, стремящихся усилить свое присутствие в Нормандии, превратилась в попытку взять на измор, связать им руки и деморализовать. А это означало новые выбросы снабжения, новые засады и нескончаемые регулярные подвозы провизии и оружия соседним группам маки, разбросанным по всему району. Ситуация осложнялась тем, что все они были вынуждены постоянно мигрировать, опасаясь налета немцев.

Дни сливались в один. Нэнси спала урывками – в полях в ожидании выбросок, в машине, в обнимку с винтовкой, когда за рулём был кто-то из испанцев. Союзникам удалось закрепиться в Европе, и теперь от маки зависело, усилят ли они свои позиции. Взорвав все объекты из лондонского списка, они составили свой. Вместе с сотрудниками железных дорог они составили план и взорвали все пути, достаточно широкие для провоза бронированных машин, тем самым вынудив немцев перемещаться в меньших, более уязвимых вагонах, на которые маки устраивали молниеносные налёты и растворялись в лесу, оставляя на рельсах горящие поезда, набитые кричащими солдатами. Когда начиналась пальба, Нэнси просыпалась и жила. Как только её жизни переставала угрожать реальная опасность, её тело выключалось, и она проживала промежуточные часы между рейдами, как в дурмане.

Конечно же, все были наслышаны о карательных расправах над местным населением. Ещё задолго до того, как Нэнси убежала в Лондон, была известна привычка нацистов убивать заложников в отместку за скрытые действия противника. Сначала они притворялись, что расстреливают политических пленных, курьеров и коммунистов, находящихся в их тюрьмах, но теперь даже о видимости порядка, контроля и справедливости было забыто. Возможно, французы не ожидали, что СС будет так вести себя во Франции. Даже узнав, что в Чехословакии после убийства одного из лидеров гестапо по фамилии Гейдрих начался массовый террор и были полностью истреблены две деревни с мужчинами, женщинами и детьми, французы подумали – нет, это возможно только в Восточной Европе.

Но теперь они знали, что это не так. Слепая ярость эсэсовцев, когда их враг исчезал в горах и долинах, обрушивалась на тех, кто был привязан к своей земле и семьям и не мог убежать.

– Чёрт. – Нэнси моргнула и подняла голову.

Они ехали через Ведрин-Сен-Лу по знакомой дороге. Здесь они иногда покупали продукты у одного фермера. За следующим поворотом в небо поднимался столб дыма. Она протёрла глаза и присмотрелась.

– Объехать? – спросил Матео.

Нэнси снова и снова вглядывалась в дым.

– Нет. Если это ферма Бойе, то она уже давно горит, и нам придётся потратить два часа и много топлива на крюк. Поедем прямо.

Первый труп они увидели ещё до поворота. Это был пожилой мужчина, работник той фермы, где им тайком продавали сыр. Немцы повесили его на каштане, который своими тяжёлыми ветками бросал на дорогу тень. У Нэнси пересохло во рту. Матео повернул за поворот и начал замедлять ход.

Ещё два тела – фермер и его жена. Бойе потерял руку в 1918 году, что позволило ему избежать призыва, и работал за троих, чтобы прокормить животных и наполнить хранилища. Их повесили рядом в проёме чердака сенного амбара. Сейчас же их дети пытались снять тела.