Значит, кто-то заметил Нэнси ещё до того, как она вошла в кафе. Она вспомнила мужчину, который прошёл мимо них на улице.

– Он сказал, что защитит мою семью! Что я должна быть смелой ради них. Что защитит меня!

Внутри у Нэнси всё клокотало от гнева. А ведь она увидела себя в этой девочке!

– Он не может. Только я могу это сделать, Энн.

Энн…

– А ты рассказала ему, что я сказала про книгу? – Энн недоумёенно кивнула головой. Бём знал, какая у неё любимая книга. – И это Бём надоумил тебя сказать, что убежала от матери?

Она кивнула.

– Ты знаешь, как он получил эту информацию? – наконец вымолвила Нэнси. – Он её узнал, пытая моего мужа, нацистская ты сука!

Она схватила Энн за руку и вытащила из автобуса. Та пыталась сопротивляться, плакала и царапалась, хваталась за старые сиденья, за дверь, но куда ей было тягаться силами с Нэнси.

– Вы сказали, что ничего мне не сделаете! – кричала она, когда Нэнси бросила её к ногам Тардивата.

Он поднял её, схватив за правую руку, а Родриго взял за левую.

– Что ж, значит, и ты, и я – лживые сучки, – отрезала Нэнси.

Что же сделал Бём с Анри, что тот рассказал ему эти маленькие секреты её жизни? Про её семью, её любимую книгу. Она перенеслась в своё тайное убежище под террасой в Сиднее, снова почувствовала его сухость и жару. Там она читала, подставив книгу под узкие полоски света между половых досок и всё время опасаясь услышать шаги матери над головой.

Нэнси расстегнула кобуру и протянула пистолет Хуану.

– Она убила твоего брата.

Он покачал головой:

– Она всего лишь девчонка.

Энн сползла вниз между держащими её маки.

– Отпустите меня… Простите, простите. Вы меня больше никогда не увидите.

– Тарди?

– Я не могу.

– Отлично.

Нэнси прицелилась. Энн подняла голову и смотрела прямо Нэнси в глаза.

– Он мёртв! Ваш муж. Майор Бём сказал своему капитану, что очень жаль, что он не продержался дольше, потому что он очень им помог. – Нэнси начала нажимать курок, и лицо девушки исказилось злобной гримасой. – Хайль Гит…

Нэнси выстрелила дважды. Она дёрнулась, и Тарди с Хуаном отпустили её. Нэнси вернула пистолет в кобуру и ушла в лес, оставив мужчинам убирать беспорядок.

Она подошла к обрыву и упала на колени. У неё снова тряслись руки. Ей нужна минута, всего минута передышки. Но мозг её не даст. Анри мёртв. Тарди прав, Бём врал. В ушах стоял звук булькающей в горле Матео крови, в руках ощущалось тонкое запястье Энн, а перед глазами стоял её последний, яростный взгляд убийцы.

Мир теперь совершенно невозможен, по крайней мере для неё. Бакмастер и такие, как он, думают, что мир – это просто конец боевых действий, аккуратное свёртывание немецкой армии, свободные и благодарные французы. «Конец близко, Нэнси!» Он дурак. Они все дураки. У этого ада нет конца, у него просто разные цвета и вкусы.

Верёвка, на которой Денден учил её зависать над обрывом, всё ещё валялась тут. Обычная верёвка – из точно такой же немцы сделали петли для однорукого фермера и его жены. Нэнси встала и подняла её. Один конец был крепко привязан к дереву. Они теперь покоятся с миром. Вот это и есть мир. Не ад, не рай, а просто место тишины, где не нужно думать и помнить. Нэнси сделала петлю. Там нет ни любви, ни ненависти. Ни подлецов, ни пропаганды, ни детей, отчаянно мстящих за родителей. Ни гнева, ни вины. Ни Анри. Она обмоталась верёвкой.

Вид у неё сейчас, наверное, тот ещё. Инстинкт – сильная вещь. Она вытащила из кармана пудреницу, открыла её и посмотрела на себя. Вытерла уголок рта, поймав собственный взгляд.

Её вдруг охватили ярость и омерзение, и она швырнула подарок Бакмастера в пропасть. Милый прощальный подарок, в котором ей слышалось: «До свидания! Надеюсь, тебя не запытают до смерти и ты не умрёшь с голоду». Нэнси бросилась за ним следом, но повисла.

Стопы упираются в обсыпающийся обрыв, руки – впереди, как у парашютиста, верёвка туго затянута вокруг талии. Узел чуть подался, и Нэнси дёрнуло вперёд. Она улыбнулась. А если узел сейчас развяжется? Давай, Бог, если Ты есть. Я лёгкая добыча. Может, она со своим новообретённым талантом нести смерть просто растворится в чистом воздухе Кантали, а её плоть будет питать деревья и сгноит её грех.

Но узел дальше не пошёл, и она продолжала смотреть вниз на долину, думая о Бёме, вспоминая его внимательную мягкую улыбку, которая доказывала, что он доволен миром, в котором живёт. Он сейчас в Монлюсоне, сидит за столом, подписывает документы, вершит судьбы: этот пленный пусть умрёт, эту деревню – сжечь дотла, этих мужчин – избить до такой степени, что собственная мать не узнает, этих – засунуть в вонючий вагон для скота, да покучнее, и пусть едут в трудовой лагерь в Германию. При этом сам он – не в аду. Как это возможно? Она нашла баланс и подняла руки вверх.