Закончить получилось очень вовремя — из коридора как раз послышался слитный топот десятков ног и лязг металла. Сюда шли вооружённые люди — причём целый отряд. Оставалось только понять, чьи это были бойцы — мои или нашего незваного «гостя».

Я вытянул клевец из петли на поясе. Скорее всего, беспокоиться не о чем — с момента выстрела прошло несколько минут, вряд ли трактир могли захватить настолько быстро и настолько незаметно. Вероятно, отдыхавшие внизу солдаты, услышав непонятный грохот, обеспокоились судьбой родного командира и отважно отправились спасать его, то есть меня, от неведомой опасности. Однако расслабляться в любом случае не стоит.

Секунда, две, три… Дверь вздрогнула от удара — кто-то, совершенно не стесняясь, засандалил по ней кулаком.

— Открывай! — из-за двери донёсся приглушённый голос Висельника. Судя по тону, он был зол и растерян. — Открывай и объясни, что здесь творится?! Пусть меня повесят ещё тысячу раз, но, отвечаю верёвкой, я уже ничего не понимаю!

Я коротко выдохнул, сунув клевец обратно за пояс. Всё-таки свои. Это радовало.

— Никуда не уходи, — сказал я, накрыв вяло трепыхавшегося пленника плащом.

Моим бойцам не стоило видеть перевёртыша. Чем меньше людей будет знать о нём, тем лучше.

Я отодвинул засов, дверь сухо скрипнула, а моему взору предстала целая делегация. Впереди, ощетинившись мечами и короткими копьями, выстроились две тройки бойцов. Справа от них находился Большой, сжимавший подмышкой привычную котомку, слева — Висельник с огромным мясницким ножом в руках и с хмурым недовольством на лице, а прямо перед бойцами… Прямо перед бойцами стоял Марк — немного пьяный, но настроенный весьма решительно.

— Что происходит, Феликс? — сразу же спросил разведчик. Он буквально сверлил меня взглядом.

Представляю, как Марк удивился, когда, вернувшись в трактир, узнал, что он уже давно находится здесь… Впрочем, я и сам был удивлён не меньше него.

— Ты сделал то, о чём мы договаривались? — ответил я вопросом на вопрос.

— Сделал, — коротко сообщил разведчик и замолчал. Судя по плотно сжатым губам, вдаваться в подробности он не собирался.

Впрочем, они мне были и не нужны. Я «качал» ситуацию, быстро анализируя новые данные.

На лице и одежде Марка не было видно ни потёков крови, ни других нехороших свидетельств пережитых неприятностей. Похоже, его визит в замок прошёл в штатном режиме. Странно.

Прежде чем идти на встречу со мной, человек без лица должен был озаботиться тем, чтобы «оригинал» не испортил ему представление, а самый простой и самый надёжный вариант избежать проблем — это устранить возможную угрозу. Поэтому я уже не наделся увидеть Марка в добром здравии, однако он стоял передо мной — слегка помятый из-за чрезмерного употребления синего вина, но совершенно точно живой.

Очень странно. Сперва человек без лица не прикончил Фольки, хотя имел такую возможность, потом даже не попытался обезвредить Марка, способного поломать ему всю игру… Почему? Точно не из-за вдруг проснувшегося гуманизма и жалости. Сильно сомневаюсь, что это существо хотя бы раз в жизни испытывало столь возвышенные чувства.

Думаю, мотивы человека без лица были куда прозаичнее. Он просто не хотел подливать масла — или, точнее, крови — в огонь нашего с ним конфликта. И значит, ему от меня что-то нужно. Другого варианта нет…

— Да что, бесы тебя раздери, здесь происходит? — не выдержал Марк.

— Потом, — бросил я и вышел в тёмный коридор, оттеснив весь творческий коллектив подальше от двери. — Сейчас есть дела поважнее.

Услышав мой ответ, Марк, которому не терпелось разобраться в происходящем, недовольно поморщился. Однако, будучи человеком военным, разведчик знал, что такое дисциплина, и хорошо понимал, когда можно проявить строптивость, а когда этого делать категорически не стоит. И он догадывался, что сейчас был как раз второй вариант.

Висельник же, никогда не служивший в армии, оказался не столь понятлив.

— Какие такие дела? — раздражённо спросил он. — Задумал трактир обвалить? Чем ты здесь грохочешь?

Его недовольство, разумеется, было вызвано вовсе не грохотом. Бывший раскаявшийся переживал за сына и, считая такое проявление отцовской любви за слабость, конвертировал свои переживания в привычную эмоцию. Злость.

— Шампанское неудачно открыл, — спокойно ответил я, — по случаю возвращения твоего драгоценного отпрыска.