Сказала и осеклась. Митя молчал, не зная, что ответить. Повисла долгая, мучительная пауза.

— Молчишь, — сказала она, наконец. — Не молчал бы, если б на моем месте была она, соловьем бы разливался от восторга, на коленях ползал.

— Прекрати!

Он резко встал. Слушать ее было невыносимо. И тут же стало стыдно своей несдержанности.

— Прости.

В спасительной темноте коридора он столкнулся с Наташей.

— Митя! А мы тебя потеряли.

Он подхватил ее под руку и потянул за собой на кухню.

Она покорно следовала за ним. К счастью, кухня была пуста.

— Что сказала тебе Лика?

Она стояла перед ним, маленькая, хрупкая. Матовое, сердечком, личико в обрамлении длинных каштановых волос было беззащитным, как у ребенка.

— Сказала, что не сможет прийти.

— Но почему? Почему?

Наташа прикусила губку. Темные брови ее съехались к переносице, образовав над ней плавную атласную линию.

— Не могу сказать. Просто не знаю. — И, заметив недоверчивость в его глазах, поспешно добавила: — Мы так давно и хорошо друг друга знаем, что объяснения не нужны. Если она говорит, что не может, значит, не может.

— А ты-то сама как думаешь? Есть у нее кто-нибудь?

Митя буквально вонзился и нее взглядом и вдруг понял, что слова его падают в пустоту. Она уже не слушала его.

В коридоре раздались поспешные шаги, шорох, приглушенные голоса.

— У тебя такие красивые губы. Как это я раньше не замечал!

— Давай сбежим.

— К тебе или ко мне?

— К тебе. У меня мама дома и брат. О-о-о, Нико!

Наташа дернулась всем телом. На лице ее отразилась такая мука, что Митя невольно поежился. Она вся напряглась, как тугая тетива лука, и обратилась в слух.

«Чистый мазохизм», — подумал Митя. Звуки, доносившиеся из-за двери, не оставляли никаких сомнений в том, чем там занимаются эти двое. Целуются, конечно.

Митя дотронулся до ее руки. Наташа подняла на него яростно сверкающие глаза.

— Кто угодно, но только не я! Почему. Митя?

Митя пожал плечами:

— Да он и предположить не может, что ты…

— И стесняется ко мне подойти, так, что ли? — язвительно сказала Наташа. — Скромненький наш. Нет, не могу это слышать.

— Так удиви его, — неожиданно для себя самого сказал Митя. — Отмочи что-нибудь этакое, чтобы он ошалел.

Слова эти выплыли из самых глубин его изболевшейся души. Легче советовать другим, чем сделать самому.

Наташа удивленно взмахнула ресницами, потом вдруг ни с того ни с сего состроила озорную мордочку, подхватила поднос, весь уставленный массивными стаканами, и шагнула в коридор.

Митя, ничего не понимая, попытался ей помочь, но она лишь нетерпеливо отмахнулась от него ножкой. Две высокие фигуры шарахнулись друг от друга при ее неожиданном появлении.

— Инга, у тебя помада размазалась. Смотреть жутко, — проворковала Наташа, пытаясь обойти ее с тяжелым подносом.

Нико протянул руки, чтобы помочь ей, но поймал не поднос, а саму Наташу, которая неуловимым движением скользнула ему на руки. Оглушительный звон разбивающегося стекла заполнил коридор.

Митя с восхищением наблюдал за ней. Ох, женщины! В каждой дремлет великая актриса и пробуждается от сна, когда хозяйке это нужно. Сценка с падением была разыграна безукоризненно.

Ошалевший Нико хотел было поставить ей на ноги, но тут неожиданно вмешался Митя:

— Новорожденную можно бы и на руках поносить.

Наташа незаметно подмигнула ему, обвила шею Нико руками и зашептала что-то ему на ухо. Судя по выражению его глаз, и в изломанной улыбке, ниточке усов, это что-то было весьма и весьма занимательно. Они исчезли в гостиной, где были встречены ревом восторга.

Инга стояла перед зеркалом и нервными движениями стирала помалу с лица. Выглядела она действительно жутко. Митя не стал дожидаться развязки. Ему вдруг до боли захотелось увидеть Лику.

Он незаметно выскользнул из квартиры и, засунув руки в карманы, зашагал к метро.

Асфальт матово поблескивал под ногами. Желтки фонарей растекались по нему, как по сковородке. Мимо просвистывали редкие машины.

Проспект Вернадского, заветное место. Сколько долгих вечеров провел он здесь, около ее дома, не счесть.

Митя прислонился спиной к дереву прямо напротив подъезда, засунул поглубже руки в карманы и приготовился ждать. Сегодня все выяснится, и не будет больше неизвестности, этих томительных звонков, падающих в пустоту, этих бесконечных «Лики нет дома. Позвони завтра, ладно, Митя?» Он очень хорошо относился к ее матери, но каждый раз, слыша ее голос в трубке телефона, холодел сердцем, уже знал, что она ему скажет, и не мог ей простить неправды.