Знакомый голос вернул меня в мир: Ястреб выкрикнул мое имя — или, вернее, прохрипел сквозь кровоточащее горло. Его грудь и живот покрывали множественные раны, некоторые такие глубокие, что торчали кости. Пунти тащил моего товарища за ноги к противоположному борту от того, где ждала патрульная джонка. Он собирался бросить поверженного Ястреба в море.

Как мне рассказывали позже, я налетела на пунти с диким воплем хищной птицы. Тот упал навзничь, ударившись головой о якорную лебедку. Горячая кровь залила мне руку, и только потом я поняла, что вонзила противнику абордажную саблю в живот. Я схватилась за рукоять обеими руками и рванула вверх, чувствуя сопротивление плоти. Лезвие аккуратно скользнуло между ребер и застряло. Пунти дернулся, после чего испустил дух.

Ястреб корчился на палубе, каждый болезненный вдох тревожил раны у него на груди. Над одним коленом пузырилась кровь. Я попыталась остановить ее рукой и рукавом, но тут вспомнила о шелковом платке от Чёнг Поу-чяя. Я закрепила жгут как раз в тот момент, когда сознание начало ускользать.

Моя рука нашла лодыжку Ястреба; ее тепло, подергивающиеся мышцы, упрямый пульс и грубый, но очень живой кашель успокоили меня.

Сквозь полуприкрытые веки фигура Ченг Ята показалась мне размытой. Он сыпал проклятиями, которые перемешивались с предметами, которые он скидывал на пол.

— Они забрали мою печать! Эти животные забрали мою печать!

Налетчики открыли и разворошили сундук, его содержимое было свалено вокруг. Ченг Ят снова выругался и отшвырнул что-то в сторону.

Я не могла понять, утро сейчас или вечер, прошел один день или несколько; не помнила, как вернулась в каюту и сколько пролежала тут, я лишь знала, что ноги и плечи у меня горят, голова раскалывается, а глаза больно открывать.

Что-то разбилось о стену.

— Какого черта им потребовалась моя императорская печать?!

Должно быть, капитан имел в виду ту штуку в желтой шелковой шкатулке, хотя я ни разу не видела, чтобы он даже взглянул на нее.

Я попыталась перевернуться на бок, но рука заболела. Попробовала заговорить, но горло было забито слизью. Я откашлялась и снова попыталась подать голос.

— Их нет?

Я-то имела в виду пунти, но Ченг Ят, наверное, решил, что речь идет о шкатулке и печати, и это вызвало новый приступ ярости. Он кинул что-то в стену рядом со мной.

— Вот! Оставили твои уродские красные тапки, которые ты и не носишь!

Я крепко зажмурилась, но слезы не остановились. Теперь сна не было ни в одном глазу, хотя я мечтала забыться. Минувшие события проигрывались передо мной, словно на сцене. Вот лезвие мелькает в воздухе, кромсая мясо, пока не застревает в грудине противника. Его последний вздох — я видела его снова и снова — словно агония выброшенной на берег рыбы: голова свесилась набок, широко раскрытые глаза смотрят вниз, в ад, и только я виновата в ужасной смерти пунти.

Неужели это было на самом деле? Я не сплю? У меня не получалось отделить сны от воспоминаний

Влажная тряпка коснулась лба. жидкость потекла по косу. Я позволила миру пробиться ко мне Ченг Ят стоял подле меня на коленях, глядя с необычайной нежностью Он еще paз окунул тряпку в миску и вытер мне щеки. Жидкость пахла чаем.

— Он жив. Серьезно ранен, но ты его спасла..

Но я же видела, как этот негодяй пунти… Я не сразу поняла, что капитан говорит о Ястребе. Значит, я еще и спасла кого-то.

Я задержала дыхание, чтобы подольше не задавать страшный вопрос, потом сглотнула и произнесла:

— Я правда убила человека?

— Вся команда только о тебе и судачит. Те, кто стал свидетелями случившегося, говорят, что никогда не видели такой женской ярости.

— Ответь мне. Я убила человека?

Ченг Ят посмотрел на меня по-отечески и вытер мне губы и подбородок. На тряпке осталось красное пятно.

Наконец он пожал плечами.

— Многие из нас убивали.

Я свернулась калачиком у стены, слушая, как он складывает вещи обратно в сундук, затем открывает кувшин с вином и напивается перед сном.

Неужели жизнь человека ничего не значит? Этот человек был пунти, змеей, пытавшейся убить моего друга. Мне не было жаль врага, но от холода в душе сжался желудок, желчь подкатила к горлу, и я не смогла дышать, когда попыталась сглотнуть. Обратного пути нет. Из всех поступков, что я успела совершить в этой жизни, последний был необратимым, неизлечимым. Его яд навеки пропитал мою душу. Ченг Ят узнал это чувство и своим небрежным отношением признал: внутри меня что-то изменилось.