— Твое место там, где я сказал, что твое место, — я мог быть развалиной, но я был Джанлукой Монтанари — принцем мафии, и то, что я сказал, было законом, независимо от того, чего хотели Бенни или другие. Только Маттео Дженовезе мог, и ему, вероятно, было бы все равно.

Дом вздохнул. — Ладно, я пойду, — он дернул головой в сторону компьютера. — Теперь извиняйся.

Я вздохнул и повернулся к своему компьютеру. — Я собирался сделать это в любом случае.

Дом усмехнулся. — Да? Я бы пошел на встречу и без твоих извинений, — он развернулся и вышел из комнаты.

Придурок.

Я снова посмотрел на экран. «В следующий раз, когда ты положишь ананас в пиццу, тебя уволят. Это преступление против природы.»

Я нажал «отправить», прежде чем успел подумать лучше.

На экране появилась метка, что она видела мое сообщение, но она не ответила сразу. Я перечитал свое сообщение и поморщился — мне нужно было поработать над своими извинениями.

Зачем тебе это? Ты хочешь, чтобы тебя оставили умирать в одиночестве, не так ли? — раздался голос моего отца. Он был очень близок к словам, которые он сказал мне, когда я очнулся от пятинедельной комы.

Я хотел бы, чтобы ты умер вместе с ними, чтобы мне больше никогда не пришлось видеть лицо их убийцы, — выплюнул он, как только я пришел в себя.

Тогда я не был уверен, почему; моя память была затуманена, но как только я вспомнил… я вздрогнул. Я был с ним полностью согласен.

Звук вернул меня к реальности; она ответила, принеся немного эха восторга, я не был уверен, что в моей жизни осталось место для чего-то еще.

«Ананас просто неправильно понят. Ты пробовал?»

Легкая улыбка появилась в уголках моих губ. Как она могла заставить меня улыбнуться? Со мной так давно этого не случалось.

«Мне не нужно пробовать, чтобы понять, что это не к месту.»

«Согласна, не согласна.»

Я усмехнулся. Она зажгла это, мне понравилось.

«Я позже принесу несколько книг твоему брату.»

«Почему?»

— Хороший вопрос, — прошептал я экрану.

«Спасибо», — добавила она несколько секунд спустя.

Я посмотрел в окно на ветхую беседку, прежде чем снова повернуться к компьютеру.

«Хочешь заняться садом?»

«Серьёзно? Я бы с удовольствием!»

Я покачал головой; ей требовалось так мало. Я не мог себе представить, что нужно было сделать Франческе, чтобы она так возбудилась. Бриллианты… для этого понадобились бы бриллианты.

Я потянулся за телефоном и позвонил в компанию, с которой у нас был гонорар, чтобы попросить их приехать и сделать то, что им велела сделать экономка.

Я знал, что ей нравится гулять по саду. Дом и другие охранники часто видели её там. Она была цветочницей, вот эта, это было ясно. Вот почему я подозревал, что ей так нравилась кухня. Это был декор моей матери — моей матери… Мое сердце сжалось от болезненного напоминания.

Я встал и подошел к бару. Я был трезвым достаточно долго. Пришло время заглушить боль и воспоминания. После того, как я налил себе тройную дозу виски, я посмотрел на зеркало, покрытое белой простыней. Все зеркала в доме были либо закрыты, либо сняты — ну, кроме одного в комнатах, куда я не собирался заходить.

Я пытался сохранить их некоторое время, как дополнительное напоминание о моих грехах и преступлениях. Каждый раз, когда я смотрел на свое изуродованное лицо, оно напоминало мне о жизнях, которые я отнял.

Три шрама портили мое лицо. Я провел по главному, от левого виска к подбородку — оттянув уголок рта в вечной надутой гримасе. Как уместно. Второй прошел прямо через мой левый глаз, разрезав брови надвое, и спустился к моей челюсти. Эти два шрама встретились посередине моей щеки в злобно-красной букве X. Врач сказал, что это было чудо, что я не потерял глаз. Чудо, как будто я его заслужил. Кусок стекла немного повредил мою роговицу, но это только ухудшило мое зрение в этом глазу, заставив меня теперь носить очки.

Третий прошел через переднюю часть моего левого уха вниз по боковой стороне моей шеи всего в полудюйме от сонной артерии — еще одно чудо, как они сказали. Не более чем проклятие для меня.

Я сделал глубокий вдох, прежде чем сделать большой глоток своего напитка. Я вздохнул от жара, оседающего в моем желудке. Еще через несколько напитков боль уйдет, а вместе с ней и мои сожаления и все, что с ней связано. Я жаждал онемения от алкоголя, ненавидя каждое утро, когда я был достаточно ясен, чтобы снова все это почувствовать.