– Ты думаешь, я слепая? Может быть, другие на это купились, но я – нет. Я видела, – прошипела она, – видела, как ты на нее смотришь. Думаешь, я не заметила, как ты смотришь на нее в школе, когда она уходит? А тогда на пляже? Ты рычал на всех, чтобы даже не дышали рядом с ней! Думаешь, я не знаю, что она не твоя кузина?

Мне в грудь будто воткнулся ледяной шип. Я заметила, как под футболкой у Мейсона напряглась спина.

– Да, – прошептала Клементина с мстительной радостью, – я не поверила в это ни на секунду. У твоей матери нет сестер. И канадке есть что скрывать, не так ли? Она вся лживая насквозь. Всем наврала про себя! Это ведь за ней вчера охотились в школе? Полицейские могут говорить нам, что хотят, но я-то понимаю, в чем дело. И ты знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы рассказать о ней газетам. – Клементина язвительно улыбнулась, сверкнув злыми глазами. – Если все узнают, что это произошло из-за нее, представляешь, что начнется? Могу поспорить, ее съедят живьем, разорвут на куски. О, мне очень интересно, как ты будешь смотреть на нее после этого. Будешь ли по-прежнему бегать за ней, как на вечеринке, или наконец поймешь, что эта девица – мерзкая, отвратительная шлюха, которая…

Раздался сильный грохот. Клементина вздрогнула и в испуге отступила на шаг.

Рука, резко ударившая по шкафчику, излучала суровую, безжалостную силу. Пальцы разжались и снова медленно сжались в кулак.

– Ты должна оставить ее в покое, – глухим голосом, чуть ли не угрожающе процедил сквозь зубы Мейсон.

Клементина была ошарашена такой реакцией. Она прищурилась и, дрожа от ненависти, исходившей из каждой поры кожи, прошипела:

– Значит, так оно и есть! Ты действительно в нее…

– Да мне плевать на нее!

Я зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Слова Мейсона, как хлыст, ударили меня по лицу.

Он обернулся – пугающе огромный, сильный, властный, жесткий – и посмотрел на Клементину взглядом, в котором горела ярость.

– Хочешь правду? Скажу, – произнес он с искренним отвращением. – С того момента, как она вошла в мой дом, я мечтал только об одном – чтобы она поскорее исчезла. Она, ее вещи и все, что она присвоила себе без разрешения. Думаешь, что-то изменилось? Думаешь, я к ней привязался? Единственное, что я чувствую, когда ее вижу, – это жалость. Если я и терплю ее рядом, то только ради отца, не хочу с ним ссориться. Пытаюсь жить так, как мы жили раньше. Но я ее не выношу. Меня все в ней бесит. И если ты думаешь, что это не так, то ты действительно ни черта не понимаешь.

«Он врет, – отчаянно шептало мое сердце. – На самом деле все не так…»

– Ты говоришь так только для того, чтобы ее защитить, – заикаясь, пробормотала Клементина.

– Защитить ее? – Мейсон усмехнулся, и его жестокий сарказм был острее ножа. – Я притворился, что сблизился с ней, просто чтобы вернуть то, что мне принадлежит. Я сделал вид, что принял ее, потому что не мог поступить иначе. Ты правда думаешь, что она меня волнует? Я жду не дождусь дня, когда она наконец уберется туда, откуда пришла, и мы с отцом заживем как прежде. Но я не хочу, чтобы у отца из-за нее были какие-то проблемы, поэтому, пожалуйста, не трогай мою семью.

– И ты ждешь, что я тебе поверю? – прошептала Клементина, тем не менее несколько сбитая с толку брезгливым выражением на лице Мейсона. – Ты правда считаешь, что этого достаточно, чтобы я передумала?

При этих словах лицо Мейсона потемнело. Это было что-то впечатляющее: его радужки стали безднами, темными вместилищами первобытного гнева. От него повеяло неистовой злобой, так что даже воздух в раздевалке стал душным. Он медленно подошел к Клементине и сказал:

– Ты как она… Как моя мать. Меня тошнит от твоего чудовищного эгоизма. – Мейсон так грозно возвышался над Клементиной, что она отступила. – Мне плевать, чему ты веришь или не веришь. Но если я узнаю, что ты сделала хоть что-то, чтобы навредить моей семье… – Гнев в его глазах заставил бы любого содрогнуться. – Ты быстро поймешь, что совершила большую ошибку. Короче, держись от нее подальше. Она мне безразлична не меньше, чем ты. Я просто жду того счастливого дня, когда наконец увижу, как она собирает вещички и возвращается туда, откуда притащилась. Теперь тебе ясно? – спросил Мейсон. – Я не хочу, чтобы она была здесь. Никогда этого не хотел и не захочу.

Я сделала шаг назад, почувствовав то же, что и всегда: пустоту в груди, холод, тьму в застывших глазах. Мир вокруг вибрировал, затуманивался, погружался во мрак. Тьма поглотила меня, словно пасть огромного монстра. Отняла у меня решимость, силу, жизнь. Отобрала у меня все. Мне больно до слез.

Отвращение на лице Мейсона, его ярость, его отречение сдавили меня со всех сторон, и я, кажется, сломалась. Нет, я больше не смогу выносить его взгляд.

Я закрыла глаза, представив, как буду и дальше жить, зажатая между криками и пощечинами, между словами, полными ненависти… Терпеть холодность его взглядов снова и снова…

«Нет, – кричала душа, – пожалуйста, нет, остановись!»

«Терпи!» – кричала мне боль, мое вечное наказание.

Но нет, не в этот раз. Я не хотела больше терпеть.

Я почувствовала, как моим телом овладевает некая разрушительная сила и забирает из меня все силы. Мое тело, мое дыхание мне больше не принадлежали.

Я нашла запасной выход, толкнула дверь, и надо мной открылось небо. Я подняла голову, держась за дверь. Сопротивляясь тьме, я отчаянно хотела почувствовать себя частью чего-то. Здесь я больше не хотела находиться. У меня здесь ничего нет и никогда не было.

Я должна была понять это с самого начала. Там, где был отец, только там и есть мой дом. Мой настоящий дом.

Я отпустила ручку двери и, не чувствуя ног, побежала. Я бежала, не осмеливаясь оглянуться назад, как в детстве, когда спешила попасть прямиком в папины объятия.

И пока мир вокруг меня рушился, засыпая ледяной крошкой мое сердце, я поняла, что не должна была покидать то единственное место, которому всегда принадлежала, – мою землю, мое истинное место: Канаду.