– Что с тобой случилось? – хрипло спросил Мейсон.

– Коллега уронил какие-то бумаги. Я поскользнулся на них и приземлился на запястье, чуток ударившись головой, – объяснил Джон.

Я молчала, но не могла удержаться от того, чтобы не разглядывать его с жадным вниманием. И еще раз отметила, что глаза у него ясные, вид ухоженный, свежевыстиранная рубашка подчеркивала теплый цвет лица.

Ничего страшного не случилось, он в порядке. Джон в порядке.

Из моей груди вырвался прерывистой вздох облегчения. Я почувствовала, что Мейсон тоже расслабился, озноб напряжения прошел.

– Простите, что заставил вас волноваться.

Джон снова виновато улыбнулся и коснулся руки сына, стоявшего у койки. А когда он встретился с моими измученными глазами, солнечный луч протянулся от него ко мне, моментально согревая.

И тут я увидела, что в палате мы не одни. Сидевшая рядом с кроватью Джона женщина, словно магнит, притянула наши взгляды к себе и удерживала, как будто только их и ждала.

– Какого черта она здесь делает? – раздалось шипение, от которого я вздрогнула.

При звуке этого полного ненависти голоса по коже у меня побежали мурашки. Я повернулась к Мейсону и увидела в его глазах ледяную злобу.

Это были не те глаза, которые я знала. Они изливали темный, неистовый гнев, собиравшийся в расщелинах его души, в которые никто никогда не мог заглянуть.

Я сразу поняла, что это та самая женщина, память о которой до сих пор хранили стены дома Крейнов.

– Я пришла обсудить кое-какие дела с твоим отцом, – спокойно ответила она.

У нее был низкий, приятный голос, источавший роковое обаяние.

Больше всего меня поразила ее внешность. Красота Эвелин была утонченной, загадочной и чувственной – я никогда в жизни не встречала таких ярких женщин. Гордая осанка говорила о ее самоуверенности.

– Я узнала, что отца привезли сюда, и предложила ему помощь.

– Нам ничего от тебя не нужно, – перебил ее Мейсон ядовитым тоном.

Эвелин приподняла уголки губ.

– Я слышала, ты выиграл последний поединок. Ты получил мой подарок?

– Можешь приклеить его себе…

– Мейсон, – прошептал Джон.

Эвелин медленно щелкнула языком, устремив веселые глаза на моего крестного.

– Надо помыть ему рот с мылом!

Мейсон дернулся от возмущения, и отец крепче сжал его руку.

На Джона обрушился беззвучный поток жгучего негодования: сын смотрел на него гневно, и я чувствовала, какие огромные усилия прилагал Джон, чтобы погасить в нем яростный порыв. Мейсон мог одной левой схватить свою мать и вышвырнуть ее из палаты. У него хватило бы и сил, и желания.

И снова проявилась их глубокая связь: Джон был не просто его отцом, он был всем для своего сына.

От Эвелин не ускользнула эта сцена. Я видела, как ее холодные глаза смотрели на обоих, и в ее взгляде было что-то, чего я не могла понять. Уязвленное самолюбие? Зависть? Ревность? Привязанность к сыну, которого она сама выбросила из своей жизни, но который, несмотря ни на что, оставался ее ребенком. Нет, в ее взгляде не было ничего от материнского чувства – скорее, она проиграла поединок, и натура победителя не могла с этим смириться.

– Пожалуйста, подожди снаружи, – пробормотала она.

– Я не собираюсь нигде ждать, – ответил Мейсон, едва сдерживая гнев.

Он схватил меня за руку, чтобы увести из палаты, и только тогда его мать всмотрелась в мое лицо под козырьком кепки.

– Кэндис, – прошептала она.

Я остолбенела, а Эвелин продолжала задумчиво на меня смотреть.

– Ты дочь Роберта.

– Пошли, – сквозь зубы сказал Мейсон, потянув меня к двери.

Мейсона раздражало, что его мать разговаривала со мной, потому что он не мог выносить ни малейшего ее вмешательства в свою жизнь.

Я старалась не отставать, только обернулась от двери и увидела, как Эвелин встала и направилась в нашу сторону. Она была высокой, гибкой, как пантера, с пухлыми губами и темными волосами, обрамлявшими ее прекрасное лицо. Мейсон многое от нее взял.

– Вы знали моего отца? – спросила я.

– Я знала твою мать. О, ты очень на нее похожа.

– Тебе необязательно с ней разговаривать! – Мейсон подошел к матери вплотную и словно плюнул этими словами ей в лицо.

Я знала, что ему больно ее видеть, знала, что он хотел вычеркнуть ее из своей жизни и страдал, оттого что не мог этого сделать. Сколько раз он смотрелся в зеркало и видел в себе ее!