«Не лгите, – говорили и сотрудники канадских секретных служб. – Скажите нам правду».

Их не волновало, что отец только что умер, я потеряла его, что боль расколола меня пополам. Их не волновало, что вместе с отцом исчезла и я.

Им нужно было только одно – его изобретение.

– Вам нужна правда? – прошептала я, сжимая трясущиеся пальцы в кулаки. Я медленно подняла на них глаза, в которых наверняка мерцала злость. – Ну у меня есть для вас хорошие новости, господа: страна в безопасности. Вам не о чем беспокоиться. Роберт Нолтон больше не представляет никакой угрозы – программный код умер вместе с ним. А теперь уходите!

Они не двинулись с места. Время, в течение которого они оставались здесь, в красивых костюмах и с устрашающим выражением на лицах, длилось очень долго.

Но когда они наконец поняли, что ничего от меня не добьются, встали.

Кларк холодно посмотрел на меня.

– Если получите какое-нибудь чудесное откровение, – он протянул мне визитку, – свяжитесь с нами.

Я отвернулась, сжав кулаки, и он положил визитку на столик.

– Хорошего дня.

Не отвечая, я прошла впереди них и распахнула дверь гостиной. Потом проследила, как они выходят из дома.

К себе я поднималась с горящими веками, видя перед собой только тьму, которую носила в себе. Я зашла в свою комнату и остановилась.

«Будь стойкой, Айви».

Резким рывком я сбросила учебники со стола, схватилась за волосы, сжимая их до боли, и опустилась на корточки. Я больше не могла это выносить.

Они хотели заполучить написанный папой код, но он умер – умер! – а для них это не имело никакого значения.

Для них код – ценная добыча, а мне хотелось кричать, вопить о том, что я тоже умерла вместе с ним, что мир стал бесцветным с тех пор, как он ушел.

Никто мне не вернет отца. У меня от него осталось только мое имя, из-за которого в детстве я слышала столько насмешек и обидных слов, но которое было для меня самым драгоценным сокровищем, потому что его мне дал папа.

И я защищала его, скрывала его, как умела, чтобы больше никто не мог причинить мне боль, высмеивая меня.

– Кто эти люди?

Я вздрогнула. В дверном проеме возвышалась внушительная фигура Мейсона. Я надеялась, что он не заметил моих слез. Сглотнула, пытаясь затолкать горечь обратно и чувствуя, как она застряла в горле. Не хотелось, чтобы Мейсон увидел меня в таком состоянии.

– Никто, – соврала я.

Не нужно встречаться с ним взглядом, чтобы понять, что он мне не поверил.

– Что они от тебя хотели?

Я стиснула зубы. Конечно же, он заметил, как дрожат мои руки.

– Айви…

– Ничего, – сухо отрезала я, – ничего они не хотели.

Я обошла его и вышла из комнаты. В висках стучало. Я чувствовала острое желание уйти, запереть в себе хаос на ключ, но Мейсон следовал за мной по пятам. Его шаги догоняли меня, когда я сбежала на первый этаж и юркнула в дверь за лестницей, пытаясь спрятаться от него. На последней ступеньке он схватил меня за руку.

– Не ври!

Он не смог бы сказать мне ничего хуже этого, даже если б захотел. Я выдернула руку, которая горела в том месте, где ко мне прикасались его пальцы, и посмотрела на него уничтожающим взглядом.

– Не лезь в это, тебя это не касается!

– Шутишь? Два цэрэушника только что вышли из нашего дома, и, по-твоему, это не должно меня волновать?

– Тебе так трудно мне поверить?

Я была на грани. На меня навалилось слишком много всего: боль, разочарование, испепеляющий гнев. Впервые я почувствовала жгучее желание сделать ему больно. Исцарапать его руками, словами – всем, чем могла.

– Я поняла. Тебя задевает, что ты не в центре внимания, да? Не можешь этого вынести. Привык жить в своем эгоистичном мирке и не знаешь, что происходит за его пределами. Мне даже жаль тебя, – укусила его я. – Может, пора уже прозреть или смириться с тем, что все в жизни устроено иначе?

Его глаза пригвоздили меня к полу.

– Прекрати!

– Да, – продолжала я неустрашимо, – хорошо получать столько внимания, сколько хочешь, никогда ни в чем не нуждаться. Ты смотришь на мир с высоты своей идеальной жизни и считаешь, что все тебе обязаны. Но ты ошибаешься! – Я бросила на него стальной взгляд. – Я тебе ничего не должна.

Если бы только Мейсон почувствовал мою тоску и понял, как сильно я страдаю. Если бы мы с ним были другими, не с израненными душами, он увидел бы, что за моим желанием причинить ему боль скрывается отчаянная потребность избыть всю ту боль, которая раздирала меня изнутри.

Но нет, Мейсон не видел ничего дальше своих ощущений. Мы слишком разные.

Нет! Мы слишком похожи: имеем одинаковые дефекты и, возможно, одинаково хрупки. У нас одни и те же страхи, одни и те же мечты и одни и те же надежды. Как два расположенных слишком близко зеркала, мы с ним отражали друг друга.