Весь мой скепсис, тщательно выстроенные доводы сыпались в прах, все мои утверждения о том что не существует ничего необъяснимого физически или химически, как прогнившие доски, падали в пропасть. И ладно бы, если это был бы мой личный бред, если бы все происходило только в моей голове. Тогда, с легким сердцем, можно было бы отправляться в дурдом, в общество умалишенных, где меня не сочтут за сумасшедшего.

Я перевел взгляд на цветок в глиняном горшке, одиноко стоящий на подоконнике, и мысленно поднял его, как поднимают ребенка, до самого потолка. И вновь этот проклятый предмет, словно живое существо, последовал за моим взглядом, медленно паря в воздухе. Отвернулся. И он, безжизненный, неуклюже рухнул на пол, разлетевшись в дребезги.

Я помню, как, выпрыгнув из окна, словно сорвавшийся с петель ставень, чтобы никто не догадался о моей странной особенности. По пути я прихватил газетку у мальчишки, делая вид, будто ходил за ней, создавая алиби для своего внезапного появления, словно актер на сцене. Спокойным шагом я вошел в прихожую дома. У двери в комнату, где я провел последние несколько часов, стоял мой сопровождающий и пара слуг, с остервенением тараня её, не обращая внимания на то, что это дорогое, красного дерева полотно. Чуть поодаль от них, заливаясь слезами, стояла сама Фло, и с театральной страстью молила их пожалеть дверь, которая, видимо, значила для нее больше, чем мое собственное существование.

Будто ни в чем не бывало, с верхнего этажа неспешно спустился Кристоф. Он явно был удивлен моим появлением, но, как всегда, сохранял спокойствие и невозмутимость, как английский лорд.

— Пойдём, пройдёмся? — небрежно предложил я, стараясь скрыть внутреннее волнение, и направился в сторону выхода.

Мы брели по улице, вдыхая плотный, сырой туман, который окутывал город, словно саван, опустившийся на ночь. Мы шли неспешно, в отличие от торопливой толпы работяг, спешащих по своим делам, словно впряженные в заводской механизм. Казалось, вот-вот должен начаться дождь. Все небо было затянуто свинцовыми тучами, и вдали, словно раскаты артиллерийского орудия, громыхала приближающаяся гроза. Мы подошли к витрине магазина, где были выставлены изящные чашки из китайского фарфора. Остановились, рассматривая их, погрузившись в свои мысли, словно в ожидании театрального представления или наоборот, желая отвлечься от внутреннего напряжения. Ничто, казалось, не предвещало беды.

И тут, в отражении стекла, я заметил направленный на Кристофа револьвер, как в дуэльной схватке. Миг, всего лишь доля секунды, и мой разум молниеносно проанализировал ситуацию, словно телеграф, сфокусировавшись на источнике опасности. Я действовал на автомате, не раздумывая, отталкивая Кристофа от линии огня, прежде, чем раздался оглушительный выстрел. Я почувствовал сильный удар, обжигающую боль, и, как во сне, мое сознание начало погружаться во тьму, словно гасла газовая лампа.

Кошка, словно тень, скользнула ко мне на бёдра, неожиданно вырвав меня из пучины забытья. Ее легкое прикосновение, как разряд молнии, вернуло меня в реальность. Я машинально положил руку на то место, где, как мне казалось, в меня вошла пуля, но не почувствовал ни боли, ни даже намека на рану. Странное онемение царило в моем теле, я как будто был неживым манекеном. Заметив какое-то движение, белая кошка выгнулась дугой, словно натянутая струна, и, с грацией акробата, метнулась в сторону, оцарапав мое бедро острыми, словно бритвенные лезвия, когтями.

И тогда я встал, решительно и твердо, чтобы направиться обратно в дом Фло. Может быть, я был дураком, который решил бросить в канаву свой единственный шанс на побег, но во мне жила неукротимая потребность вытащить Кристофа из этого змеиного гнезда. Во мне тлела слабая надежда, что с ним ничего не случилось за этот месяц, и я не мог просто так его бросить. Я был готов рискнуть всем, ради него.

Я прибыл к дому Фло в предрассветную темень, настолько плотную, что она обволакивала все вокруг, как густой кисель. Мне приходилось вытягивать руки вперед, подобно слепцу, чтобы не споткнуться и не упасть на неровной мостовой. Холодный туман проникал под одежду, обжигая кожу, но меня это уже не беспокоило. В моем сердце горел огонь решимости, который не давал мне сдаться. Я был готов сражаться, несмотря ни на что, ради Кристофа, ради нашей свободы, и, быть может, ради того, чтобы вновь обрести себя.

Открытые окна комнаты Кристофа блеснули в ночи, словно маяки, и я, на мгновение, почувствовал облегчение. Мне не придется проникать в дом через дверь, рискуя разбудить всех его обитателей. По скользким от влаги и тумана стенам было трудно карабкаться вверх, словно альпинисту, покоряющему отвесную скалу. Но я, с упорством, достойным лучшего применения, карабкался дальше, пока, наконец, не добрался до подоконника, а затем, с грохотом, упал на пол комнаты, разбудив своего друга.

— Чертов воришка! — прорычал он, поджигая свечу, его голос был полон раздражения и недовольства. — Вот ты и попался!

Едва только свет свечи озарил меня, как его худое лицо вытянулось, словно под воздействием какой-то неведомой силы. Черты Кристофа заострились, он побледнел и стал до неузнаваемости непохожим на себя прежнего.

— Адам... — изумленно прошептал он, его голос был полным ужаса и потрясения. — Ты, совесть моя, пришел спросить с меня сполна?

Он стоял вжавшись в стену, словно тень, и едва напоминал того крепкого, уверенного мужчину, которого я знал. Он смотрел на меня, и видел не живого человека, а призрака, явившегося из потустороннего мира, и этот ужас пугал меня не меньше, чем его собственный.

— Я прошу тебя, Адам, прости меня, — умоляюще произнес Кристоф, его голос дрожал от страха и раскаяния.

— За что простить? — спросил я, стараясь казаться спокойным, хотя внутри меня все кипело от тревоги и негодования.

— Это не случайность, что Гарриет оказалась в шахте, — сказал Кристоф, опуская голову. — Бёттхер все знал изначально. Он с самого начала следил за тобой, даже когда ты был в Берлине. Его слова прозвучали, как приговор, разрушая все мои иллюзии, и словно острый нож, вонзились в мое сердце.