Взобравшись в седло, я пустил кобылу неспешной рысью. Куда ехать, я не знал. Что делать дальше – тоже. В голове был хаос, мысли путались, обрывались на полуслове. Одно я знал точно: моя жизнь уже никогда не будет прежней. Печать убийства легла на мою душу, и этот груз мне нести до конца своих дней. Я оглянулся на тёмный лес, на дом, где осталось тело Юзефа, и понял, что обратной дороги нет.

Берлин встретил меня ледяным душем. Не в переносном, а в самом что ни на есть прямом – хлёстким осенним ливнем, который, казалось, пронизывал до костей. Редкие, но оглушительные раскаты грома добавляли этой картине апокалиптическую нотку. Я поежился, плотнее запахнув плащ. Этот город я знал как свои пять пальцев. Еще бы, я исходил его вдоль и поперек задолго до того, как научился бриться. Каждая улочка, каждый закоулок были мне знакомы. И все же, первым делом ноги сами понесли меня к Фрицу.

Запах хмеля и жареных колбасок, доносившийся из распахнутых дверей его заведения, ударил в нос, вызвав волну ностальгии. Мгновенно перед глазами встала картина: мне тринадцать, я робко переступаю порог этой пивной, впервые в жизни оказываюсь в мире грубых рабочих и шахтеров, их густой гомон, крепкие выражения, хриплый смех – все это казалось мне тогда невероятно захватывающим, словно я попал в какой-то другой, взрослый и опасный мир.

Фриц, как и всегда, стоял за барной стойкой, широкая спина, обтянутая белой рубашкой, казалась непробиваемой, как крепостная стена. Он что-то гневно выговаривал юркому мальчишке-посыльному, судя по всему, тот в чем-то серьезно провинился. Фриц не стеснялся в выражениях, его баварский акцент становился особенно заметен, когда он сердился. Я занял привычное место у стойки, но теперь мои ноги, в отличие от того тринадцатилетнего мальчишки, вместо того, чтобы болтаться в воздухе, уверенно стояли на полу.

Я усмехнулся про себя – вот и вырос, оказывается.

— Эй, Фриц, — окликнул я его, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и непринужденно, хотя внутри все клокотало от напряжения. — Хватит мальчонку ругать, тащи свое фирменное, — я кивнул в сторону кружек с пенящимся пивом.

Фриц резко обернулся, словно подброшенный пружиной. Мощные руки, покрытые рыжеватыми волосками, сразу же скрестились на груди. Густые, рыжие брови, его отличительная черта, нахмурились, сдвинувшись на переносице, образуя глубокую складку. Выглядел он как большая, грозная, готовая вот-вот разразиться громом и молниями, красная туча. Но затем, Фриц прищурил свои голубые, как ледниковое озеро, глаза, вглядываясь в мое лицо, и в них медленно, словно рассвет, расплылось узнавание. Он увидел во мне того самого тощего, сиротинку, который когда-то робко жался у стойки.

— Ах ты, пройдоха! — Фриц укоризненно покачал головой, добродушная улыбка тронула уголки его губ. — Сперва наплёл про своё происхождение, а потом ещё не сказал, что поймали! Ну, да ладно. Держи, угощайся моей лучшей пенной. С этими словами Фриц наполнил тяжёлую глиняную кружку до самых краёв, пена поднялась пышной шапкой, источая пряный хмельной аромат. Затем, ловко подцепив вилкой пару румяных, аппетитно лоснящихся колбасок, он положил их на тарелку и пододвинул ко мне. Я, не тратя времени на лишние церемонии, сунул Фрицу в руку несколько крупных монет и с жадностью набросился на угощение. Хлебнув пива и откусив сочный кусок колбаски, я вновь углубился в чтение писем.

Досточтимый Адольф Бёттхер,

С удовлетворением узнала, что мое скромное предложение пришлось Вам по душе. Надеюсь, новый автомобиль, доставленный в Ваше полное распоряжение, оправдает Ваши ожидания и будет служить Вам верой и правдой долгие годы. Разумеется, данный жест, как и все аспекты нашего плодотворного сотрудничества, останется сугубо между нами. В этом можете не сомневаться, даю Вам клятву семейства Кесслер, а она, как Вам известно, нерушима. Благодарю Вас за информацию о самочувствии моего мальчика. Ваша забота о его безопасности трогает меня, особенно учитывая, сколько в наши дни развелось отбросов общества, готовых обидеть и ограбить беззащитного юношу. Впрочем, оставим сантименты, они редко бывают уместны в серьёзных делах. До меня дошли слухи о Вашей дочери, прелестной Гарриет. Говорят, она высокая, статная девица с дивными, огненно-рыжими волосами – настоящий цветок! Также я осведомлена о её помолвке с неким Йозефом Фойерштайном. К сожалению, должна Вас предостеречь: репутация этого господина, увы, сильно расходится с действительностью. За показным благородством скрывается натура на редкость подлая и корыстная. Поверьте, у меня имеются неопровержимые доказательства того, что за звонкую монету он, не задумываясь, продаст и родную мать, что уж говорить о будущей жене. В связи с этим, предлагаю Вам ещё одно взаимовыгодное сотрудничество, которое, несомненно, укрепит наши деловые и, смею надеяться, дружеские отношения. Мой сын, Адам, несмотря на некоторые… юношеские заблуждения, обладает весьма ценными качествами. Он смел, умён, предан своему слову и, что немаловажно, располагает стабильным доходом в двадцать тысяч марок годовых. К тому же, он молод и, насколько мне известно, ровесник Вашей дочери. Что же касается его нынешних идей, то прошу Вас, не принимайте их близко к сердцу. Это всего лишь отголоски бурной юности, временное помешательство, столь свойственное нынешней молодёжи. Уверена, под Вашим чутким руководством он быстро избавится от этой блажи. Не жалейте его, Адольф, устройте ему, как Вы выразились, "воспитательную работу" по всей строгости. Мы, в силу определённых обстоятельств, были с ним слишком мягки, баловали, хотя, признаться между нами, ему давно не хватает хорошей порки. Слом, через который Вы его проведете, показав ему весь ужас его нынешнего окружения и заставив пройти через все отвергаемые им процедуры, пойдет ему только на пользу, закалит характер и сделает из него настоящего мужчину. К сему прилагаю семьдесят тысяч марок на свадебные расходы. Если же возникнет необходимость в дополнительных средствах, не стесняйтесь, обращайтесь. С глубочайшим почтением и надеждой на дальнейшее плодотворное сотрудничество, Клэр Кесслер, графиня фон Ведель.

Я обнаружил, что мое состояние значительно больше, чем я предполагал. К деньгам Кристофа добавились чеки Клэр на баснословные суммы, найденные среди бумаг Бёттхера. Этих денег хватило бы на покупку целого автопарка с отцовского завода – несколько десятков машин, не меньше. Однако я не собирался тратить их на себя. Эти деньги предназначались Рою. В его обучение, в его будущее я был готов вложить все до последней монеты, не колеблясь ни секунды. Оставалось лишь отыскать его.

У меня возник план, как устранить Бёттхера, причем чужими руками. Руками Клэр. Она была беспощадна к любым проявлениям слабости, не прощала ни ошибок, ни предательства. Такой ничтожный червь, как Бёттхер, был для неё не более чем пустой ореховой скорлупкой, которую она могла раздавить одним щелчком пальцев.

Я решил подбросить ей письмо Юзефа Гарриет – пусть сама разбирается с этим мелким пакостником. Что же до самой Клэр… Для нее у меня тоже имелся особый сюрприз. Плод ее собственных козней, который я приберег еще до того, как она так нагло вторглась в мою жизнь и перевернула ее с ног на голову. Но этот подарок пока подождет. А мне пора было исчезнуть, раствориться в воздухе, затаиться на время.

Чужое прикосновение к моему предплечью вырвало меня из задумчивости. Рефлекторно я сунул письмо в карман пальто. Передо мной стоял мужчина небольшого роста, лицо которого было усеяно крупными, бурыми веснушками, сливавшимися местами в рыжеватые пятна. Над правой бровью, словно застывшая капля смолы, чернела крупная бородавка. Он нервно провел грязной, пропитанной угольной пылью фуражкой по лицу, оставляя за собой серые разводы. В его прищуренных глазах, затерянных в паутине глубоких морщин, неожиданно блеснула влага. Мужчина прокашлялся, с трудом прочищая горло, забитое, казалось, той же угольной пылью.

— Адам, это ты? — спросил он хриплым, надтреснутым голосом, будто скрипучей дверью. Я молча кивнул, внимательно разглядывая его, пытаясь сопоставить это запыленное, изможденное лицо с каким-либо образом из прошлого.

— Ты мою дочку учил, а жене моей врача вызвал. Я тогда по мелкому делу сидел, отблагодарить сразу не смог. Йонас меня зовут, — добавил он, словно оправдываясь.

Имя Йонас Шолль ничего мне не сказало. Я продолжал всматриваться в его черты, напрягая память. И вдруг… Вспомнилась холодная, пронизывающе ветреная зимняя ночь. За окном мела метель, а я, устроившись у камина, работал над новым учебным материалом. Внезапный стук в дверь разрезал тишину. На пороге стояла моя ученица, Зои Шолль. Её лицо, обрамленное меховым воротником шубки, было белее снега, губы синие от холода. Только я открыл дверь, как она, не говоря ни слова, рухнула передо мной на колени. Я едва успел подхватить её худенькое тело. Зои задыхалась от рыданий, плечи её тряслись. С трудом, прерываясь на всхлипы, она объяснила причину своего ночного визита. Её мать, Уна, уже третий день была прикована к постели, мучаясь от сильной лихорадки. Фонхоф, наотрез отказался ехать за доктором, посчитав это слишком дорогим удовольствием. В ту же ночь я запряг лошадь и привез доктора Ландау. Он поставил Уне диагноз и выписал лекарства. Правда, после этого случая у дверей доктора Ландау постоянно толпились пациенты, и мне стало трудно дозвониться до него…