Попугаи принадлежат к лесной экосистеме, в которой дупла многовековых деревьев обеспечивают подходящие места для гнездования этих великолепных видов. Я несколько раз наблюдал удивительное зрелище в птичьем раю национального парка Кеоладео Гана в Бхаратпуре в Индии. Это были большие воздушные маневры, которые происходли на фоне малинового неба и среди какофонии, создаваемой аистами, белыми цаплями, ибисами и другими водоплавающими птицами. В полете пернатые рисуют фигуры, которые восхитили бы типографа. Например, стаи бакланов и уток парят, образуя букву V и W. Лишь попугаи летят единым рывком, словно внезапный взрыв или рой стрел, сверкая клювами, как наконечниками дротиков, ныряют в густой полог над болотами. Некоторые занимают пустые дупла в финиковых пальмах, окаймляющих единственную мощеную дорогу в парке, и играют в прятки со случайными прохожими. Их крик выдает незаметный полет. Наблюдая за стаями в гималайских лесах с большой высоты, я заметил, что эти птицы всегда будто куда-то спешат. Сверху они напоминают ленту, которая беззвучно развевается над обрывом, вспыхивая люминисцентным блеском на фоне дубовых и сосновых лесов.

Вырубка деревьев для расширения сельского хозяйства создает огромную нагрузку на естественный репродуктивный цикл попугаев во всем их ареале. В некоторых местах садоводы даже воспринимают этих пернатых как вредителей и устраняют их с помощью ловушек.

Едва ли в мире найдется город или регион, где бы не было птичьего рынка, на котором по самой высокой цене продаются всевозможные виды попугаев и других птиц. Мы до сих пор не осознаем, что наша нездоровая любовь к этим животным подвергла их серьезной опасности. В феврале 2021 года городской совет Парижа объявил о постепенном закрытии знаменитого воскресного рынка живых птиц на площади Луи-Лепен. Есть надежда, что и другие аналогичные торговые места по всему миру последуют этому примеру. Попугаи принадлежат небу и изумрудным лесам. Чем раньше общество это поймет, тем лучше будет не только этим пернатым, но и всем экзотическим птицам среди зарослей деревьев на планете.

Йозеф Бойс. I like America and America likes me

21 мая 1974 года Йозеф Бойс приземлился в Нью-Йорке. В аэропорту имени Джона Кеннеди он с ног до головы обернулся в войлок, в свой любимый рабочий материал или, как многозначительно говорил Кэролайн Тисдалл, в первое и самое важное слово его художественного лексикона [260] .

Таким образом, живописец изолировался от внешней среды термически, визуально и символически. Затем его привязали к носилкам, поместили в машину скорой помощи и доставили в таком виде по адресу улица Вест-Бродвей, 409. Это была немецкая галерея Рене Блок, которая решила представить проект Йозефа Бойса I like America and America likes me («Я люблю Америку и Америка любит меня» – англ.) [261] в честь открытия своего американского филиала. По этому случаю творческое помещение превратили в своего рода большую клетку, оборудованную с одной стороны решеткой, чтобы публика, критики и профессионалы могли наблюдать за всем, что происходит внутри. В галерее, кроме художника, находились куча соломы, два рулона фетра, электрическая батарея, пятьдесят экземпляров журнала Уолл-Стрит, обновляемых каждый день, и койот (Canis latrans) Малыш Джон.

Надев шляпу, держа «евразийскую трость» с изогнутой ручкой, с висящим на поясе треугольником (музыкальным инструментом) Бойс вступал в сложное взаимодействие с животным. Оно основывалось на циклическом и фиксированном перемещении – подобии танца, ритм, продолжительность и, отчасти, выбор движений которого варьировались в зависимости от реакции койота. Этот перформанс, проходивший каждый день со вторника по воскресенье 21–25 мая в течение всего времени работы галереи, стал одной из самых известных работ немецкого художника или даже самой известной. Она представляла собой синтез его почти пророческих позиций в отношении мира природы и эмблемой ее возможного восстановления. Или, скорее, была реконструкцией утраченного равновесия между Евразией и Америкой, между белым человеком и краснокожим, настоящей и прошлой цивилизациями, между которыми туго натянута нить травмы, полученной вследствие насилия и геноцида коренного населения Америки. После отведенных для перформанса дней и прощания с койотом Бойс снова завернулся в фетр и на машине скорой помощи отправился обратно в аэропорт, не сделав буквально ни шага на американскую землю и не «взаимодействуя» ни с чем и ни с кем, кроме животного.

Это выступление было увековечено в фильме [262] и в знаменитой серии фотографий Кэролайн Тисдалл, которая также является автором основного критического эссе о данной работе [263] . Красивые и насыщенные черно-белые кадры демонстрируют бесчисленные моменты вынужденного сосуществования художника и животного. Некоторые из них – очень личные, например, эпизод, где они вместе смотрят в окно. Другие – более тревожные, в частности, нападение койота на Бойса, завернутого в фетр, который животное хватает зубами и разрывает в клочья. Отдельные кадры запечатлели символический «обмен» между художником и хищником, когда тот лежал на фетровой ткани, в то время как Бойс устроил себе постель на соломе.

Радикальный характер работы I like America and America likes me знаменует собой поворотный момент в отношениях между искусством и природой – мы видим устранение внешнего наблюдателя и его предполагаемой отчужденности, ликвидацию культурного и ментального пространства, где зрителю навязывается точка зрения художника. При этом появляется возможность «изображения» живого субъекта (да и вообще любого субъекта). Бойс квалифицирует себя как участника попытки диалога с природой и определенными силами, первозданными энергиями, наполняющими этот мир. На самом деле, художник выбрал для работы койота не только потому, что он является типичным представителем животного мира Северной Америки. Его интересовало символическое и магическое значение, которое приписывали этому хищнику индейцы пуэбло. Согласно местным и мезоамериканским мифам, животное является стражником «перемен», кем-то вроде шута, способного менять внешность, выворачиваться, как перчатка, проникая в собственный анус, и даже при необходимости принимать человеческий облик. Будучи конформистом по природе, этот волк занимает очень высокое положение в космологии коренного населения. Он проницательный и разумный актер, дух приспособления, умилостивитель прогресса. Такой же тотемической и мифической функцией койот обладал в культуре ацтеков и майя.

Но затем, с приходом «белых», все изменилось: презрение взяло верх над признанием, истребление – над уважением. Судьба койота не сильно отличалась от участи туземцев. И именно поэтому животное стало таким важным, даже ключевым в глазах Бойса. Быть заключенным в клетке с ним, не имея контакта с «остальным» американским и нью-йоркским миром, означало считать его единственно возможным субъектом беседы, участником терапевтического «обмена» между Америкой и Евразией. Цель такого взаимодействия – «вылечить травму» и восстановить творческий потенциал, влияя на направление общественного развития в демократическом и либертарианском смысле. Однако для этого и сам Бойс должен был стать своего рода архетипом, «параллельной силой» Запада, душой своей группы [264] . «Это эволюционная диаграмма, – пишет Кэролайн Тисдалл, – исповедание веры в способность человечества выйти из сегодняшнего кризиса, порожденного позитивистской, материалистической и механистической мыслью Запада, и развиваться в направлении к более высокой ступени» [265] . Экологическое и культурное «вытеснение» койота, согласно Бойсу, является симптомом американской «болезни», вызванной неспособностью разрешить травму геноцида, на которой построена современная Америка: «Я думаю, что коснулся психологически самой слабой точки всей системы американских энергий – травмы конфликта американца с индейцем, белокожего с краснокожим» [266] . Чтобы «вылечить» болезнь, необходимо вернуть койота, уважать это животное и возродить его возвышенные духовные и магические свойства. Только таким образом парализованный поток энергии, порождающий общественной патологии, сможет снова течь свободно, изменяя ход истории Америки, а вместе с ней и всего мира.