– Может быть, когда-нибудь мы с ним встретимся? – спросила я.

– Без проблем. Уверяю – заведется с полуоборота и с удовольствием все нам расскажет. И вот что любопытно: каждый раз он оснащает рассказ новыми деталями. Мне всегда интересно, сколько в этом правды, а сколько фантазии. Всякий раз, когда на меня особенно накатывало после смерти Магды, мы ходили с ним на кладбище, причем не всегда на могилу Магды. Мы вообще ходили по разным кладбищам и читали надгробия. Пытались догадаться, почему кто-то умер и оставил ли он после себя какой-нибудь след.

– Какое-то жуткое хобби, – передернуло меня.

– Да как сказать… Вот ходишь по этим кладбищам и понимаешь, что не только ты кого-то потерял. Все могилы, которые я видел, означали для кого-то потерю. Мое отчаяние не было каким-то исключением. Скорбь по ушедшим вписана в нашу жизнь. Хочешь ты или не хочешь, настанет такой день, когда умрет кто-то близкий тебе. И тебе будет очень плохо. Ну, разве что ты умрешь первым, и тогда скорбеть будет кто-то другой.

Я поняла, что и сейчас он думает о жене. Наверное, не было дня, чтобы он не думал о ней.

– Его прадеды жили в двадцатые годы прошлого века в Колюшках. Они там встретились и полюбили друг друга. В этом не было бы ничего странного, если бы не то, что один из них пришел из очень богатого немецкого рода, а другой – из бедной польской семьи, но с традициями. Прабабушка решила по-своему и последовала за своим сердцем. Они поженились и зажили одним домом. Жили скромно. К сожалению, у этой истории нет хэппи-энда… Может быть, когда-нибудь ты с ней познакомишься. Но знаешь, почему я рассказываю тебе ее прямо здесь?

– Нет, – покачала я головой.

– Где-то здесь ее похоронили.

– Что значит здесь? – Я растерянно посмотрела на детскую площадку, мимо которой мы проходили.

– Здесь, – сказал Шимон, – до середины двадцатого века было кладбище. Потом оно стало приходить в упадок, а в восьмидесятые годы было ликвидировано официально. От него остался только парк, красивые неоготические ворота и остатки надгробий, разбросанные среди окутывающих весь парк живописных зарослей плюща.

– Никогда бы не подумала, что хожу по кладбищу.

– Вот видишь. Я говорил, что для разгадки этой логической головоломки надо еще кое-что о ней знать. – Он улыбнулся. – Когда я познакомился с Яцеком, еще в институте, мы всегда первого ноября ходили в этот парк, чтобы зажечь прабабушке свечу. Это была такая наша мужская экспедиция. Вот уже три года мы встречаемся у могилы Магды. Наверное, Яцек приходит сюда один. Магду он тоже иногда посещает. Я никогда не встречал его там, но всегда на ее могилу он кладет несколько цветных драже «Эм-эн-Эмс». Он всегда шутил над ней – говорил, что, если к ее щекам прилепить эти цветные крошки, никто бы не заметил. Такой она была веснушчатой.

Руда Пабьяницкая, тридцатые годы

С момента пожара прошло уже несколько дней. Анна по-прежнему молчала. Иногда она садилась в кресло, гладила свой круглый живот и улыбалась. То были единственные моменты, когда можно было заметить какие-либо эмоции на ее лице.

Янина чувствовала себя все хуже и хуже. Ей эта беременность давалась уже не так легко, как в молодости. Ее сознание отягощала память о том, что у нее есть сын. Она всеми силами старалась забыть его, решила вычеркнуть его из памяти в тот день, когда узнала правду о пожаре. Ее муж, Кароль, тоже все узнал. Однако он не отрекся от своего чада. Все чаще и чаще он захаживал к сыну на виллу Дворака. Наверное, Куба хотел, чтобы все говорили «вилла Ржепецкого». Увы. Для местных жителей единственным законным владельцем этого дома оставался добрый фабрикант Хенрик Дворак, о котором они всегда вспоминали с уважением.

Кароль помогал сыну восстанавливать дом. Когда дом практически вернулся в состояние былого великолепия, туда переехала Элиза.

Почему он согласился на это? Ему была нужна женщина для работ по дому. Ведь кто-то должен был стирать, готовить, наводить порядок в комнатах. А еще удобнее было иметь поблизости кого-то для ночных забав. В этих делах Элиза была незаменима. И беременность ей тоже оказалась очень кстати: ее грудь стала более круглой и упругой, а губы необыкновенно страстными. Она была веселого нрава, молода и влюблена в Кубу до безумия. Не то что Анна, мрачная, молчаливая, с темно-синими, горящими от ненависти глазами.

Кароль не мог найти себе места в доме. Он знал, что натворил его сын, Куба, и всеми силами старался забыть об этом. Когда он, сидя в кресле в новом кабинете сына, пил ликер из элегантного бокала или ел обед, поданный Элизой, в этот момент он будто парил в небесах. Но все менялось, когда он переступал порог своего дома и видел полный упрека взгляд Анны. Она смотрела как человек, одаренный предвидением будущего. А твердость ее взгляда не сулила ему ничего хорошего. Поэтому он старался все реже бывать дома.