На ладони у меня очутился маленький идол, вырезанный из желтоватого моржового клыка. Тончайшие черные полоски и точки намечают растянутый до висков рот, скошенные, почти вертикальные брови, ноздри приплюснутого носика. Уши, как лопухи, свисают до самых плеч. Опущенные ручки слились с бедрами. Божок важно восседает, выпятив животик и выдвинув крошечные ножки ступнями вперед… Так выглядит миниатюрное существо, которое более тридцати лет украшает мой письменный стол. Художественное произведение чукотского костореза.

— Вас можно поздравить, — сказал Стаханов, разглядывая костяного человечка. — Какая изящная и тонкая работа! Прекрасный образец чукотской резьбы. Истоки этого искусства восходят к глубокой древности, оно передается из поколения в поколение…

Ровное гудение авиационных моторов прервало нашу беседу.

— Кто бы это мог быть? Неужели Маврикий? — забеспокоился Миша, мечтавший попасть на «Красине» в аляскинский городок Ном, где его друг Маврикий Слепнев со своим самолетом ждал прибытия ледокола.

— Вряд ли Слепнев, — сказал Владимир Сергеевич. — Вероятно, это Леваневский летит из Уэлена.

Из-за хребта показался «АНТ-4». Пилот планировал к посадочной площадке…

Мы ускорили шаг. Навстречу во главе группы шел, немного сутулясь, худощавый человек. Это действительно был Леваневский.

— Кто ваша спутница, Сигизмунд Александрович? — здороваясь с летчиком, вполголоса спросил Миша, указывая взглядом на невысокую широкоскулую девушку с черными косами и лукавыми глазами.

— Чукчанка, окончила школу в Уэлене, — сказал пилот. — Едет учиться в Ленинградский институт народов Севера.

Молоденькая чукчанка неплохо изъяснялась по-русски.

— Мое чукотское имя трудное, вам не выговорить. Зовите меня Верой, — предложила девушка.

— Ну и отлично — Вера! — воскликнул Миша и объявил девушке, что намерен написать о ней в «самой большой молодежной газете». — Рассказывайте: откуда вы, где учились, о чем мечтаете, не боитесь ли городской жизни?

— Боюсь? — улыбнулась она. — А чего бояться. Мне семнадцатый год. Я буду учиться, а потом вернусь к своим… Ой, как много здесь работы! Надо учить людей грамоте. Строить новые яранги. Лечить больных… Конечно, не одна я буду, нас много…

Вера родилась в береговом стойбище близ Уэлена — «один перегон упряжки». В семье шестеро детей. Отец — охотник, старый уже, прихварывает. Главный кормилец — старший брат. Однако он собирается жениться. Женится — уйдет из яранги. Это беспокоило девушку…

Когда у Веры не хватало русских слов, на помощь приходил командир-пограничник Андрей Небольсин, тоже прилетевший на «АНТ-4». Он прожил в этом крае несколько лет и свободно владел местными языками.

В кают-компании «Смоленска» шумно приветствовали новых пассажиров. Женщины «Челюскина» повели Веру к себе.

— До концерта времени хватит, наговоритесь, — сказала метеоролог Ольга Николаевна Комова. — Девушке надо поесть и отдохнуть.

— Кон-церт? — переспросила Вера. — Это театр? К нам приезжал театр из Петропавловска, артисты…

— Встретимся через полчаса в кают-компании! — крикнул Миша вслед девушке и, взмахнув блокнотом, побежал в носовой твиндек, также отведенный под жилье.

Этот мрачный уголок судна получил неофициальные наименования: «люкс на носу» и «салон у бушприта». Впрочем, никто на комфорт не претендовал: население «Смоленска» быстро росло и приближалось уже к двумстам.

До самых сумерек, пока судовой колокол не начал созывать на концерт, мы просидели с Андреем Небольсиным. Мой собеседник оказался на редкость скромным.

— Чем интересным могу я поделиться? — говорил Небольсин. — Вы и без меня, наверно, всё знаете. Будь я, допустим, специалист — этнограф либо экономист, другое дело…

Постепенно он становился словоохотливее, а под конец так увлекся, что я едва успевал записывать.

На Чукотке он изъездил десятки тысяч километров, побывал во всех стойбищах и поселках, разбросанных вдоль побережья двух океанов, и не раз проникал в глубь полуострова к оленеводам-кочевникам. Известие о гибели «Челюскина» застало его в бухте Лаврентия. Спустя полчаса пограничник уже гнал упряжку в Уэлен.

— Уэленская тройка помощи челюскинцам подготовила свой план спасения, — рассказывал Небольсин. — Они намеревались мобилизовать шестьдесят упряжек и отправить их на запад, к мысу Онман, а оттуда по льду в лагерь челюскинцев; предполагалось, что самолет будет указывать каюрам путь, сбрасывать продовольствие людям и корм для собак. Затею эту я не поддержал. Посудите сами: собрать шестьдесят упряжек — значит, оставить все население района без транспорта, лишить чукчей возможности охотиться, обречь их на нужду, а сама экспедиция не сулила ничего доброго… Тут пришла радиограмма от товарища Куйбышева: ввести Небольсина, то есть меня, в состав тройки. Я поспешил в Ванкарем. У мыса Онман встретился мне полярник с Северного, человек весьма пылкий, ему тоже страсть как не терпелось: «Надо немедленно двинуться с собаками к лагерю!» Оказывается, он уже обращался к чукчам, но те разумно возразили: «Тебя мы не знаем, но знаем, что ты замерзнешь и пропадешь…»