Старый Чарли позаботился также о паблисити в отношении московских гостей. Злоупотребляя восклицательными знаками, он писал: «Золотое сердце Аляски привлекает деловых людей и путешественников из всех частей земного шара! Вслед за выдающимся московским метеорологом в Фэрбенкс прилетел специальный корреспондент самой распространенной и влиятельной советской газеты!..» Под рубрикой «Городские новости» редактор извещал: известный кулинар ресторана «Мадл» мосье Пипу в честь русских гостей готовит в субботу «спешиэл рашен диннер».

Сеттльмайер лично явился, чтобы напомнить о предстоящем событии, и всячески расхваливал достоинства «Мадл»: «Вкусно, недорого, первоклассный сервис!»

После знакомства с кюртцерским гидропланом слово «первоклассный» не только утратило для меня обычный смысл, но и настораживало. Все же мы с Михаилом Васильевичем решили отведать «специальный русский обед».

У входа в «Мадл» висел плакатик: «Если вы не будете здесь есть, то мы будем голодать». Растроганные воззванием ресторатора, мы вошли в зал. Подали «спешиэл рашен диннер» — смесь из борща, картофеля и перловки, сдобренную чудовищными дозами томата и перца. Мы заверили мосье Пипу, что такого блюда никогда еще не ели, и это была святая правда. Кулинар расплылся… Между прочим, над столиками свисают печатные напоминания: «Если вам здесь нравится, скажите об этом всем. Если вам не нравится, скажите только нам!»

Беляков спал. Я продолжал писать:

«Дивная августовская ночь. Звездное небо, тепло… Такие ночи бывают у нас в средней полосе — где-нибудь под Вышним Волочком, Рузой, Тарусой… А ведь мы находимся как раз в противоположной точке земного шара, разница во времени — двенадцать часов.

В открытое окно доносится глухой гул, обрывки музыки. Под воскресенье съехались из окрестностей, заполнили таверны и бары лихие потомки пионеров в широкополых шляпах, с десятизарядными кольтами в кобурах, болтающихся на поясном ремне. Кажется, будто собрались статисты для очередного ковбойского фильма — с погонями, убийствами, похищениями и стрельбой, как на артиллерийском полигоне».

ГЕРОЙ РОМАНА

Нас навестил высокий, широкоплечий, атлетического сложения человек. На нем была шерстяная вылинявшая фуфайка, дешевые черные брюки, штиблеты с толстенными подошвами. Он снял кепку, открыв копну темно-русых, изрядно тронутых сединой волос. Гость немного прихрамывал.

— Здравствуйте, многоуважаемые земляки! — заговорил он на превосходном, с едва заметным акцентом русском языке. — Иван Вилькович я, по-здешнему Джон Беннет.

Трудную и пеструю жизнь прожил этот одинокий пятидесятитрехлетний человек. В юности Вилькович эмигрировал из Гродненской губернии в Америку; подобно тысячам соотечественников, он поддался уговорам вербовщика, сулившего райскую жизнь обездоленным украинским, польским, белорусским крестьянам и батракам. Неугомонный, преследуемый неудачами, Беннет сменил множество профессий. Асфальтировал улицы в Лос-Анджелесе. Служил конюхом на ипподроме. Расклеивал афиши. Нанялся матросом на китобойное судно. Строил железную дорогу из Скагуэя в Белую Лошадь. На полтора года продался в рабство южноамериканскому плантатору. Пикетировал доки Вальпараисо во время забастовки грузчиков. Занялся старательством у Полярного круга и, конечно, прогорел. Чтобы выплатить долги, заготовлял дрова в Канаде. Помогал бармену в Номе. Подметал улицы, был каюром, проводником туристов…

— Нужда заставляла браться за такое, что и вспоминать совестно, — сказал наш гость. — Но всегда оставался честным человеком и милостыни не просил…

— Удивительно, что вы так хорошо владеете родной речью, — заметил Беляков.

— Язык матери негоже забывать, — с достоинством ответил Беннет. — Много русских людей в разных странах рассеяно — где только не встречал я земляков! Даже на кофейной плантации в Бразилии. И разговор у нас всегда был родной, русский… Еще, скажу вам, большой я охотник до романов, книжки российские старался где придется добывать — в той же Канаде, в Чили, Перу… У наших русских матросов выпрашивал в портах. А когда в Джуно попал, наведывался к православному священнику Кашеварову — большущая у него библиотека! Может, слышали о нем? Образованный человек, из старейшей российской фамилии… В Ситке, Сьюарде, Анкоредже, Номе тоже есть с кем на родном языке потолковать. Разговор у здешних россиян особый, старинный какой-то, да и песни со времен Адама. Газеты русские я и сейчас читаю, беру у Элии Абрамовича с «Голденстрима» — получает он «Правду», «Большевик» и «Крокодил». Больше трех недель из Москвы идут, а зимой, бывает, около месяца.

Судьба основательно потрепала, но не сломила Беннета. Настойчивый и упрямый, он не терял надежды, что рано или поздно поймает увертливую и капризную птицу счастья, но она витала где-то далеко.

— Один раз только рядом показалась, да вскорости и упорхнула, — усмехнулся Беннет.

Тысячи километров исколесил и исходил он от Аргентины до Берингова пролива. Кочевая жизнь осточертела. Ему было уже под пятьдесят, хотелось зажить оседло. Как раз подвернулась работа на прииске «Голденстрим» — «Золотой поток», близ Фэрбенкса. Кончилась нужда! Он даже откладывал понемногу на «черный день».

— Когда у меня набралось полтысячи долларов, я чувствовал себя миллионером — маленьким, разумеется, — рассказывал Беннет. — Снял недурную комнату, хорошо питался, посещал кино. Присаживался у стойки бара, не боясь, что хозяин зарычит на меня тигром и турнет в три шеи. Но все же было тоскливо, одиноко. Думалось: почему у меня нет семьи, почему я остался бобылем?..

А несчастье подстерегало новоявленного богача. На неисправном участке узкоколейки опрокинулась груженая вагонетка и размозжила Беннету ступню. Его отвезли в лечебницу доктора Робинсона, на место Джона встал новый рабочий, а конторщик выписал пострадавшему расчетный чек. На этом отношения между Беннетом и приисковой компанией были закончены.