— Пойми: когда вышел из строя мотор, самолет не мог уже держаться на прежней высоте, пришлось снизиться до четырех тысяч шестисот, а там сплошная облачность. Они летят в тумане, возможно обледенение… Если не выключен левый крайний мотор, то очень трудно сохранять правильный курс; если же работают только два средних, снижение продолжается…

Тревога овладела мной часом позже: в очередной срок связи с землей радиостанция самолета не подала ни одного сигнала. Не заговорила она и в следующий срок.

Из Москвы, из советского посольства в Вашингтоне, из нью-йоркского консульства сыпались радиограммы: «Принимаете ли вы РЕЛЕЛ? Внимательно следите за сигналами. Обеспечьте самое тщательное наблюдение за передачами самолета». Мы поняли, что никто не слышит РЕЛЕЛ. Сотни радистов и любителей рыскали в эфире. Но РЕЛЕЛ хранила молчание. Что случилось? Какая участь постигла самолет? Где экипаж? Последнюю радиограмму — об аварии мотора — Леваневский передал через 52 минуты после пересечения полюса. А в следующий срок связи РЕЛЕЛ не откликнулась. Значит, что-то произошло за полюсом, примерно за 200 километров от него в сторону Американского материка. Более тысячи километров отделяли в то время самолет от ближайшей полярной станции на острове Рудольфа и вдвое большее расстояние — от Аляски.

Давно миновал полдень, когда воздушный корабль должен был приземлиться в Фэрбенксе, но мы все еще не имели никакого представления о судьбе экипажа, ни одного намека!.. Запас горючего, если экипаж продолжал полет, теперь уже иссяк, и «Н-209» поневоле должен был где-то опуститься.

— Непонятно, почему вдруг замолчала радиостанция, — говорил Беляков. — Самолет находился на высоте четыре с половиной километра. Допустим, им пришлось идти на посадку. Ведь даже при самом крутом планировании прошло несколько минут, пока машина коснулась льда или открытой воды, а за эти минуты можно было передать не один десяток слов.

— Быть может, отказал передатчик?

— Есть запасной, аварийный… Я так думаю: либо экипаж продолжает полет, полностью лишившись связи по неведомой нам причине, либо «Н-209» постигла беда.

…В Москве немедленно создали правительственную комиссию для поисков «Н-209». В Фэрбенкс прибыло распоряжение: срочно обследовать северное побережье Аляски.

Два самолета стартовали на северо-запад и северо-восток; на одном из них — Клайд Армистед, стремившийся помочь своему бывшему пилоту Леваневскому и его пяти товарищам. Заказанный Беляковым «локхид» вылетел прямо на север, придерживаясь курса, по которому должен был пройти «Н-209»; за штурвалом сидел Джоэ Кроссон, лучший пилот Аляски.

Перед стартом он рассказал нам о своем пребывании на Чукотке в 1930 году, во время поисков Эйелсона и Борланда. На советской земле пилот провел десять недель, познакомился со Слепневым и Талышевым. Из путешествия в «Сиберию» он вывез небогатый словесный багаж: «да-да», «так-так», «бензин», «масло» и совсем трудно произносимое — «нелетная погода», Кроссон заговорил о суровой природе американского Севера. Не один авиатор сложил здесь свою голову. Два года назад близ мыса Барроу разбился всемирно известный Уайли Пост. Он вылетел из Фэрбенкса на побережье Ледовитого океана. Гидроплан попал в сплошную облачность. На берегу слышали гул самолета, долго кружившего в тумане. Вынырнув из облаков, гидроплан опустился в лагуне у небольшого стойбища. «Далеко ли до Барроу? — спросил летчик. Эскимосы объяснили: пятнадцать миль. Пост снова взлетел. Машина поднялась метров на тридцать. Внезапно мотор заглох, и гидроплан рухнул, похоронив под своими обломками Поста и его спутника — журналиста Роджерса.

Мне вспомнилось, как в Москве я читал по телефону Громову телеграмму о гибели Поста и Роджерса. «Превосходный пилот стал, вероятно, жертвой нелепой ошибки, — сказал Михаил Михайлович. — Надо полагать, что на взлете у него кончилось горючее и положение было безвыходным». Громов не ошибся: Кроссон, первым прилетевший на место катастрофы, убедился, что бензиновые баки гидроплана были пусты…

«Локхид» шел зигзагами на высоте шестьсот метров. Все пристально глядели в бинокли: теплилась надежда, что где-нибудь в долине Юкона или у отрогов Эндикотских гор мы увидим «Н-209». Спустя час показался величавый Юкон, третья по протяженности река Северной Америки; вытекая из кратера потухшего вулкана, Юкон широкой, извилистой лентой тянется на три тысячи семьсот километров — от Канады до залива Нортон в Беринговом море.

Самолет пронесся над крышами маленького поселка и опустился на песчаной отмели в середине русла. С берега подоспел катер, мы переправились в селение Бивер, где жило около ста индейцев, запятых рыболовством и охотой, и десяток белых.

О самолете Леваневского в Бивере ничего не слышали. Мы полетели дальше.

Внизу проплывали мрачные хребты Эндикотских гор, высохшие русла горных рек, холмистые плато. Ни деревца, ни кустика — одни зеленовато-серые мхи. Хаотические нагромождения оголенных пиков изрезаны трещинами. Как будто природа гигантским резцом прошлась по грядам скал и создала эти фантастические морщины. В долинах бродили стада карибу — канадского оленя; заслышав гул моторов, животные в ужасе мчались тесной кучей. Дикие козы, как скульптурные изваяния, замерли на горных террасах. Дальше к северу, казалось, исчезло все живое.

Мы пересекли Эндикотские горы, трехсоткилометровым поясом тянущиеся вдоль побережья Ледовитого океана, и оказались над желто-бурым плато. Широкой полосой простирается оно от подножия гор к океану. На плато искрились кристально чистые озерки. Кроссон повернул на юго-запад.

— Река Колвилл, — сказал пилот.

Самолет шел за семидесятой параллелью, в американской Арктике. Давно ли я побывал на границе США и Мексики у широты тридцать два градуса.

Кроссон держал курс к Берингову проливу. Впереди, на стыке Америки и Азии, под туманом колыхались свинцово-серые воды.