Шрифт:
За барной стойкой стоял усач в фартуке, который, несмотря на ранее утро, наливал посетителю в полувоенной форме кружку пенного напитка.
Посидел ещё с минуту и, подумав, что, вероятно, тут заказы нужно делать самому, хотел было направиться к бармену. Однако из двери, что, очевидно, вела на кухню, вышла молодая девушка в фартуке и с двумя подносами в руках. На них находилась еда и какие-то графины. Официантка подошла к столику, за которым сидело трое немецких матросов, что явно хорошенько так отдыхали уже более суток, отдала им их заказ, мило улыбнулась и направилась ко мне.
Мы поздоровались.
— Что будет заказывать господин офицер? — спросила она, чуть наклонив голову на бок и кокетливо улыбнувшись.
Девушка была симпатичная и в другой бы ситуации…
«Враги, кругом враги! — тут же остановил я себя, а потом, покраснев от стыда, добавил: — Тем более у меня вроде бы как отношения с Клубничкой. Правда, эти самые отношения не то чтобы романтические, а, скорее, платонические, но, тем не менее, они есть, и этого забывать не следует!»
В общем, всячески одёрнув и пожурив себя за мгновение слабости, сделал заказ. И уже через пять минут передо мной стояла тарелка с брецелями, жареная курица, квашеная капуста, хлеб и кувшин с морсом.
Всё выглядело так аппетитно, что во рту сразу же начала скапливаться слюна. Да по-другому и быть не могло, нормальную еду в спокойной обстановке, да еще, чтобы вокруг не летали пули, бомбы и снаряды, я, вероятно, ел в последний раз в больнице перед операцией, когда находился в своём времени. Попав же сюда, в жаркое лето 1941-го года, перебивался на бегу и перекусами. Разумеется, я не роптал. Как все, так и я, поэтому об изысках никто и не думал. Да, признаться, и некогда было о них думать. Главным для всех там являлось — во что бы это ни стало остановить немцев, а потом и разбить их в пух и прах. Какие уж там изыски… Однако здесь и сейчас, ощущая сильнейший голод, не наброситься на столь аппетитные продукты, при этом не съев себе язык, было очень трудно и практически на грани возможностей силы воли. Стараясь не захлебнуться слюной от витающих в воздухе ароматов, поблагодарил девушку и, когда та ушла, изо всех сил сдерживая себя, начал не спеша вкушать буржуинскую снедь.
Шастая по лесам и от окопа к окопу последние дни и даже недели, я уж и забыл, какой вкусной бывает еда. Каждый кусок хорошо обжаренной курочки был пропитан специями, а хрустящие брецели лишь увеличивали гастрономический восторг. Это было блаженство, которое длилось неимоверные две минуты. Разумеется, я мог бы съесть всё это изобилие ещё быстрее, но вот только боялся, что могу привлечь этим свои жором ненужное к своей скромной персоне внимание. Ведь для всех я не изголодавшийся, еле-еле живой красноармеец Забабашкин, а чуть подраненный немецкий офицер.
Когда принесённая еда закончилась, первым моим позывом было срочно, немедленно и безотлагательно позвать сюда официантку и заказать ещё три, нет — пять или даже семь кусков курицы и две, нет три и ещё три, а может быть четыре тарелки брецелей.
Но я сумел себя сдержать, наложив на это возможное, но вредное действие категорический запрет. И не потому, что не хотел съесть ещё много или даже очень много этой вкуснятины, а именно из-за того, что вряд ли мне было можно сразу употреблять пищу в столь больших количествах. Последние дни были тяжёлыми. Питался я очень нерегулярно, а иногда впроголодь. Вчера и сегодня вообще толком ничего не ел, так что нет сомнения в том, что чрезмерное количество, да ещё к тому же жирной пищи, да ещё так быстро проглоченное мне сейчас было строго противопоказано.
«Хватит, Лёша, поел немного. Отдохни», — сказал я себе.
С сожалением отодвинул тарелки в сторону, налил морса в стакан и, глядя в окно, выкинув из головы мысли о еде, стал думать о будущем, прихлёбывая терпкий кисло-сладкий напиток.
После столь плотного завтрака, никакие серьёзные проблемы решать совершенно не хотелось. А хотелось просто сидеть и смотреть, как мирные люди иногда проходят мимо.
«Мирные? — поймав себя на последней фразе, тут же задал я себе вопрос и проскрежетал зубами. — Эти мирные, с позволения сказать, люди идут сейчас к себе на работу, где работают в поте лица во благо чёртового Рейха! А ещё отцов своих, мужей и сыновей своих одели, обули, вооружили и направили на нас, где те прямо сейчас уничтожают советских граждан и будут уничтожать ещё долгие четыре года!»
Беззаботный образ мира и бескорыстной дружбы между народами мгновенно испарились, уступив место жестокой реальности. И в ней одни старались поработить других, чтобы, словно паразиты, жить за счёт последних. Чёрствая правда жизни вернула меня в настоящий, а не вымышленный мир, щедро добавив в него свои мрачные тона. Уже не радовало ни заведение, ни висевшие на стенах картины, ни даже возможность сделать ещё один заказ не такой уж и вкусной еды.
«Ладно, Лёша. Успокойся. Не нервничай. Нервные клетки не восстанавливаются и стимулируют развитие сопутствующих болезней. А болеть мне нельзя. У меня ещё очень много дел!» — сказал я себе.
Чтобы чуть остыть, глотнул морса и вернулся к размышлению над ранее заданным вопросом, который требовал срочного ответа: уезжать мне из Германии или нет?
Подумал и с одной стороны, и с другой, выпил ещё морса и, наконец, в конце концов, стал склоняться к мысли остаться.
«А почему бы и нет? Раз уж я здесь, то, возможно, имеет смысл воспользоваться случаем и навести шороху в Империи зла? — размышлял я. — Побуду недельку — другую и решу, продуктивно ли моё пребывание тут или нет. Ну, а если увижу, что моя эффективность стремится к нулю, и не смогу найти себя в деле уничтожения врага на этих территориях, то буду думать о маршруте выезда из Германии и попадания на фронт. Мне собраться — только подпоясаться».