— Надеюсь, приятель, вы не предполагаете, что он дает ей слишком большую дозу?

Дей покачал головой.

— Конечно нет. К тому же миссис Лав следит за этим и держит наркотик взаперти — они боятся, что бедняжка доберется до него и покончит с собой. Нет, дело не в том, а... — Он оборвал фразу, снова уставясь в окно. — Мистер Карлайон возвращается!

Они спустились по лестнице и разбежались по своим комнатам, как дети, застигнутые во время шалостей среди ночи. Катинка прижимала к груди под халатом единственное изображение ее возлюбленного, которое смогла заполучить — свадебную фотографию Карлайона.

Лежа в кровати, Тинка слышала скрип его ботинок по гравию, шаги на лестнице и звук осторожно закрываемой двери, не зная, нужно ли ей быть благодарной Амисте, без которой она бы никогда не попала в этот дом и не узнала свою единственную настоящую любовь...

Но во всей истории Амисты нет ни слова правды. Возможно, это шутка над излишне доверчивой мисс Добрый-Совет, тянувшаяся несколько месяцев? Она была готова этому поверить, но в таком случае кто шутник? Никто из ее коллег с Флит-стрит не обладал необходимыми знаниями Письма приходили из этого дома, они описывали происходящее в нем, находящиеся здесь вещи, о которых мог знать только человек, контактирующий с ним непосредственно. Конечно, история Амисты могла быть просто прибавлена к описанию дома, но многое в письмах звучало правдиво и впоследствии оказалось соответствующим действительности. Однако в доме пребывали только четыре человека, двое из которых — Карлайон и его жена — появились здесь спустя много недель после того, как письма начали приходить. Катинка попыталась представить себе Карлайона или Дея Трабла, занятыми изощренной продолжительной шуткой над женщиной, которую ни разу не видели, объяснить все каким-то загадочным зловещим замыслом... Но почему именно она? Почему «А ну-ка, девушки»? Карлайон, раздавленный постигшим его горем; Дей Трабл, кривоногий слуга-валлиец, «религиозный человек»...

Наконец Тинка заснула. Утром Карлайон не пришел завтракать, и она молча ожидала, когда он появится, возможно, чтобы предложить ей покинуть дом, ибо ее лодыжка была в достаточно хорошем состоянии и уже не могла служить предлогом для задержки. Но только во время чая Тинка застала его сидящим в одиночестве в гостиной.

Карлайон выглядел очень усталым — поднос с чаем стоял перед ним нетронутый. Он молча поднялся, но ничего не сказал. Она налила чай в чашку и поставила ее перед ним.

— Простите, мисс Джоунс, — извинился Карлайон. — Боюсь, я не слишком вежлив. Но я очень устал — Анджела опять плохо спала, и я провел скверную ночь.

— Я слышала, как вы уходили и вернулись, — робко сказала Тинка.

— Хотя я очень благодарен вам за то, что вы сделали, — продолжал Карлайон, — ваш визит не увенчался успехом. Полагаю, Анджела начала думать, что никогда не станет снова нормальной женщиной — такой, как вы... На рассвете мы дали ей морфий, чтобы она поспала хоть немного. Только к чему это приведет? Какую цену ей придется платить за краткие часы свободы от мыслей о несчастье?

Казалось, он забыл, что считает Катинку врагом.

— А какую цену придется платить вам? — рискнула она спросить.

— Быть до конца дней привязанным к наркоманке. Но какой у меня выход? Мы так боимся, что она причинит себе вред — выбросится из окна или найдет другой способ убить себя...

— Держать ее здесь — ужасная ответственность, — промолвила Катинка. — В больнице должны быть надежные средства обеспечить ей безопасность. Но, конечно...

— Вне дома она была так несчастлива. Все, что я мог сделать, это обеспечить ей хоть какую-то личную жизнь, не запирая ее в лечебнице. — Карлайон поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. В тот момент Тинка чувствовала, что радуга не погасла, что он пускается в объяснения специально для нее. — Под безобразной внешностью скрывается та же девушка, которую я любил, и моя задача — убедить ее, что она не потеряла мою любовь. Помните, что я говорил вам о коробке конфет? Крышка коробки может испортиться, но конфеты внутри остаются такими же, а это самое главное. Нужно научиться смотреть на коробку, не забывая, что в ней находится. Анджела несчастна, но она... все еще такая же. — Он устало провел рукой по лицу. — Если бы только я мог ей помочь...

— Что, если дать ей возможность чем-нибудь заниматься, а не просто лежать в кровати между дозами морфия? — робко предложила Тинка. — На горе никого не бывает, а если до несчастного случая она была художницей...

Карлайон резко прервал ее. Он уже не выглядел усталым — его глаза сверкали, а голос был холоден, как лед.

— Откуда вы знаете, что она была художницей?

— Я... — Тинка смотрела на него, как птица смотрит на змею. — Я забыла... Должно быть, кто-то сказал мне...

— Никто вам не говорил. Как вы узнали?

— Разве это имеет значение? — Ее голос дрогнул. — Я только знаю...

Карлайон стоял, глядя на нее в упор. Внезапно ему пришла на ум какая-то мысль — он хлопнул себя по карману, где что-то хрустнуло, и сунул в него руку.

— Подождите здесь. — Карлайон вышел из комнаты. Тинка слышала, как он поднимается по двум пролетам лестницы на чердак. Вскоре ключ повернулся в замке, и он побежал вниз, громко зовя: — Дей! Инспектор! Идите сюда — вы нужны мне оба!..

Мистер Чаки бодро вошел из сада и остановился, положив руку на уродливый коричневый шар стойки перил. Дей Джоунс Трабл появился из кухни, выглядя не слишком уверенно.

— Эта женщина снова шлялась по дому. Вчера я оставил открытой дверь чердака, и ночью она там побывала.

— Но на чердаке нет ничего, кроме старой одежды! — с отчаянием воскликнула Катинка.

— И бумаг. Вы рылись в бумагах, где и обнаружили эту информацию.

— Какой вред от того, если я знаю, что она была художницей?

— Мне наплевать, что вы знаете, но я не хочу, чтобы дела моей жены фигурировали в вашем бульварном журнальчике...

Он круто повернулся к Чаки.

— Почему вы это допустили? Я полагал, что вы должны за ней присматривать.