В отчаянии Соломон сорвал с пальца украшение, которое носил уже несколько лет, собираясь выбросить его в окно. Но тут он заметил, как на внутренней стороне кольца мелькнуло что-то. Любопытство взяло верх над секундным порывом, и царь приблизил кольцо к глазам…

На оборотной стороне украшения была выгравирована еще одна надпись. Всего три слова.

«И это пройдет».

Жан замолчал.

В тишине, повисшей над кроватью, было слышно его ровное дыхание, сливающееся с прерывистым моим. Нервный озноб еще не отпустил полностью, но история о древнем кольце немного отвлекла меня от собственных переживаний. И правда, всё проходит. Возможно, через пару лет я буду вспоминать о произошедшем как о картине, некогда волновавшей своим сюжетом, но с течением времени поблекшей, ставшей тусклой, бесцветной, и совершенно неинтересной.

Внезапно я поняла, что не могу пошевелиться. Переживания этого дня выпили из меня все силы без остатка, и теперь мое тело и мысли просто отказывались мне повиноваться. Да и пусть отдыхают от всего, что может доставлять беспокойство. Я ощущаю, как всё быстрее проваливаюсь в бездну безразличия, которая всегда наступает после взлета к вершинам наслаждения. Или после утраты, которая только что казалась фатальной, а теперь всего лишь повод для того, чтобы уснуть так крепко и безоглядно, словно я и правда умерла несколько часов назад под колесами случайного автомобиля.

Самое неприятное во сне — это пробуждение. Когда из мира фантастических образов, или из омута полного, всепоглощающего покоя ты вновь вываливаешься в реальный мир, где мозг начинает услужливо преподносить тебе воспоминания о вчерашних проблемах. Порой уж лучше бы остаться там, за гранью, среди самого ужасного приснившегося кошмара, чем вновь окунуться в кошмар реальный, от одних воспоминаний о котором тошнота подкатывает к горлу.

Я лежу, уставившись в потолок, и понимаю, что сейчас мне просто мерзко на душе. Горечи утраты больше нет, как нет тревожной, ломящей боли в сердце, принявшем в себя столь страшный удар. Осталось лишь воспоминание о вчерашнем, липкое и свербящее, от которого хочется поскорее избавиться.

И способ для этого есть только один. Как можно быстрее покинуть город, в котором все это меня настигло. Сменить обстановку, напоминающую о произошедшем, стереть из памяти новыми впечатлениями всё, что связано с ним.

Куда я поеду?

Что буду там делать?

Понятия не имею. Главное — подальше отсюда.

И поскорее.

Я осторожно поворачиваю голову. Жан спит, подложив ладонь под щеку — наверно привык так в своих походах, где о подушке оставалось только мечтать. Сейчас его лицо не такое суровое, каким показалось мне во время нашей первой встречи. Рядом со мной лежит просто сильный человек, очень уставший от жизни. Что ж, пусть спит дальше. Может когда-нибудь его душа отдохнет рядом с той женщиной, что сумеет подарить ему покой и настоящее, истинное счастье.

Жаль, что это буду не я. Та, у которой счастья больше нет, никогда не сможет дать его другому.

Пасмурное утро за окном соответствует моему настроению. Лучи восходящего солнца полностью растворяются в плотных серых облаках, окрашивая их в цвет фальшивого золота, щедро разбавленного свинцом. Однако, несмотря на пасмурное настроение, в теле ощущается приятная ломота, которой я уже давно не испытывала. Спасибо тебе, Жан, за вчерашний вечер, благодаря которому моя жизнь и вера в людей не превратились в придорожную пыль. И за эту ночь тоже спасибо. Благодаря тебе я почувствовала себя Женщиной с Большой Буквы — той, которую можно желать до исступления, до звериного рычания, до вкуса крови на губах. В этом и есть наша сила — чувствовать, что тебя хотят так, словно других девушек и нет больше на этом свете.

Однако, несмотря на переполнявшее меня чувство благодарности к этому человеку, пора уходить. Как можно тише, не потревожив Жана, ибо встречаться сейчас с ним глазами мне очень неловко. Я понятия не имею о чем теперь говорить с ним, как себя вести. Между нами раскаленной стеной встала эта ночь, в течении которой мы были идеальной парой…

Телами.

Но не душой.

Я брала от него то, что хотела моя плоть, но не сердце, разбитое на мелкие, больно ранящие осколки. То, что уничтожено, не может желать. Оно умеет лишь ранить, и вчерашнее было нужно мне лишь для того, чтобы отвлечься от этой боли, забыться хоть на время, чтобы не обращать внимания на кровоточащую душу…

Сейчас эта боль притупилась. Теперь ее можно терпеть, и я знаю, что смогу жить с ней еще долго, пока рана полностью не затянется. А еще я знаю, что шрам от этого страшного ранения останется навсегда, и будет порой напоминать о себе, как фантомно саднит у инвалида много лет назад отсеченная конечность.

Я осторожно, сантиметр за сантиметром сползаю с кровати. Жан спит, его дыхание ровное, спокойное, он в фазе глубокого сна. И это очень хорошо. Логично было бы сейчас быстро собраться, обойдясь без душа и кофе, и уйти — но я так не могу. День, который постепенно разгорается за окном, слишком много значит в моей новой жизни, которая ждет меня за порогом этого номера, и я не могу вступать в нее неумытой и не заряженной крепкой кофейной бодростью.

Ступая осторожной кошачьей походкой по прохладному паркету, я тихонько сбегаю из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Посреди коридора ждет меня брошенный чемодан и сумочка, валяющаяся на полу возле него. Хватаю ее и проскальзываю в ванную, чтобы смыть с себя следы прошедшей ночи.

Прохладные струи душа приятно бьют по плечам и остужают голову, в которой всё еще плещутся горячие волны недавних воспоминаний. Эту ночь я запомню надолго. И не только потому, что мне было безумно хорошо с Жаном. Все приятные моменты в жизни необходимо помнить хотя бы потому, чтобы в те минуты, когда тебе очень плохо, вспомнить о них — и улыбнуться: «черт возьми, а ведь жизнь не так уж плоха! Ведь было же в ней что-то действительно замечательное! А если было, значит, еще непременно будет, так что нет повода унывать!»