— Он стоит того, твой амант? — спросила старуха. — Стоит того, чтобы сердце иссохло и превратилось в изюмину от утрат?

Слово «амант» из обихода вывел так часто поминаемый Адмаром Мартиннес Ольха, превративший его в откровенное пошлое прозвание для легкомысленных юнцов. Древнее, однако, слово. Красивое.

— Я по глазам целительницы вижу, она за своего и умрет, и убьет. А ты?

Еще шаг. Джинджер хотела кричать в голос, но она стискивала зубы. Боль протыкала ее насквозь, как иглы куклу в жутком северном колдовстве, называемом ниддиггинг. Беатриса лежала без сознания, совсем беззащитная. Настоящая Дама из романов того же Ольхи. Это ее должны были спасать благородные рыцари. Ведьмы выкручиваются сами.

Еще шаг.

— Думаю, ее сердце будет пресным, — задумчиво сказала старуха. Она не торопилась. Она наслаждалась звуком своего сиплого голоса, возможностью поговорить с кем-то, облеченным плотью. Наверняка ее обычными собеседниками были призраки ее собственного разума. Она наслаждалась также властью над живыми существами, нечасто ей, должно быть, попадались на зуб ведьмы. — Целительница, добавь в молоко еще сахара и корицы.

Молоко, сахар, корица. Сердце. Все как в страшной сказке о голове ведьмы Ирены, которая, чтобы вернуть утраченное тело, ела сердца юных девушек, приносимые ей разбойником. Джинджер слышала эту сказку в детстве, когда жила в КэрГофф. Ей ночами, особенно грозовыми, снилась эта голова.

Шаг. Нельзя свернуть. Нельзя выкрутиться.

— Что-то держит сердце малышки, как крюк, и скоро выдернет прочь из тела. Но я успею. Скажи мне, Дышащая, кто из вас сейчас творит чары из Ниддинга? Кто обратился к древним записям Седой? Кто в Совете настолько смел?

Ей не требовалось ответа. Важен был звук голоса и упоение властью над тем, кого старуха ненавидела. То ли из зависти к юности и красоте (второе, конечно, относилось к имперке), то ли из-за выдуманной причастности к кому-то, облеченному властью.

Шаг.

— Оставь все сожаленья и упреки, — промурлыкала старуха.

Забудь свои обиды навсегда

Закрой ему глаза, закутай руки

Оставь все сожаленья и упреки

Он мертв, а это долгая разлука

Он мертв, а это значит «никогда»

Какое дрянное стихотворение, — подумала Джинджер. — У Адмара лучше выходит. Шаг, еще, нож почти у груди Беатрисы. Вот-вот острие взрежет шнуровку корсажа.

— Оставь все сожаленья и упреки

Забудь свои обиды навсегда…

Совсем дрянное стихотворение. Шаг. Бубнеж старухи, мешающей строки еще какого-то триолета с болтовней о вареных сердцах, сбивал с мыслей. Главное, о чем следует сейчас думать: как сбежать, по возможности прихватив с собой Фриду и Беатрису. И как сперва не убить ни одну, ни вторую.

Дорогу Джинджер перешла крыса. Самая настоящая. Крупная серая тварь степенно прошествовала по, на свое счастье, бесчувственной Беатрисе и скрылась за ковром. Крысы — к неожиданностям, переворачивающим все с ног на голову. А вон та паутина — к исключительно удачному стечению обстоятельств, правда, такие жирные пауки пророчат разные мелкие неприятности. Вспомнила, сестрица, что ты из Видящих? Хвала небесам!

Неожиданность объявилась в тот самый момент, когда нож оцарапал кожу Беатрисы. И еще какая неожиданность. С потолка сорвался изрядный кусок камня и ухнул об пол. Во все стороны брызнули осколки. Старуха отвлеклась. Не бог весть, что, но Джинджер хватило времени, чтобы вздохнуть свободно. И тут — вторая случайность, ничем не предсказанная: она подняла руку к горлу и укололась шпилькой, которой машинально сколола ворот. Иглы и когти, терзающие сердце, исчезли. Выдернув шпильку, Джинджер сжала ее в кулаке и развернулась. Достанет у нее сил справиться с древней ведьмой без колец и волшебных порошков?

Что бы ни говорили обыватели, заклинаний не существует. Сила идет изнутри и извне, а слова тут не при чем. Ни одна ведьма не сможет объяснить, как она колдует. Скажет — договорилась. С кем? И с кем договариваться гадалке-воровке?

— Фрида, шпильки! — крикнула она, перехватила нож и направила его острие на старую ведьму. Эфемерная защита.

Имперка выдернула последнюю шпильку, воспользовавшись секундной передышкой. Тяжелые волосы рассыпались по плечам.

— Холодное железо! — отвратительно взвизгнула старуха и метнулась вперед.

Защищаясь, Фрида ногой опрокинула котел. Растекшееся молоко вспыхнуло, огонь охватил стол, лизнул подол платья старухи. Сама травница едва успела отпрыгнуть. В глазах ее был ужас.

— Что может так гореть в молоке? — пробормотала Джинджер.

— Понятия не имею! Надо бежать!

Подхватив Беатрису подмышки, имперка потащила ее к коридору, ведущему наружу. Джинджер кинулась помогать ей, но замерла на полдороги.

— Кольцо!

Перстень Артемизии лежал на столе среди всяческого хлама. Стол был охвачен огнем, а за ним бесновалась, выкрикивая проклятья, пойманная в ловушку старуха. Огонь растекался с невероятной скоростью, и уже начал облизывать тюфяк, набитый гнилой соломой. Он жадно пожирал все, что только встречал на пути: дерево, ткань, солому, травы. Камни трещали, попав к нему в пасть. Ужас в глазах Фриды ширился. Она явно знала, что такое огонь, и какой может быть его ярость.