Мог ли Дёниц воспринимать весьма недвусмысленные последствия этого и рассказы о варварстве на русском фронте и зверское обращение, в особенности с евреями, в оккупированных странах просто-напросто как крайности военного времени, необходимые для спасения Отечества от большевизма? Конечно, именно такое впечатление он хотел оставить, совершенно замалчивая все это во всех своих воспоминаниях.

Но само это молчание, однако, является доказательством того, что он намеренно прятался от всех сомнений; тогда встает вопрос: простое честолюбие или глубокая внутренняя неуверенность и, следовательно, потребность держаться образа, о котором он думал, что должен ему соответствовать и служить, как его и учили всю жизнь, сделали его или заставили стать столь слепым?

И не было ли подавление других, более человеческих чувств ответственным за все его крайности?

Наиболее простой ответ на вопрос о его моральной слепоте может заключаться в разлагающем воздействии власти и статуса. Он переехал в импозантное здание, построенное на рубеже веков, — теперь там располагается Институт экспериментальной терапии при Берлинском университете — тогда еще в берлинском пригороде Далеме, где поселились и многие другие нацистские бонзы. Интересно, что это раньше был приход одного из однокашников по кадетскому училищу 1910 года, впоследствии командира подлодки Мартина Нимёллера. Нимёллер принял сан после войны, и хотя в начале с энтузиазмом поддерживал Гитлера, его поздняя оппозиция режиму привела его в концлагерь, но в 1943 году он все еще был приходским священником.

Его преемники уверяли, что ни Дёниц, ни Ингеборг во время своего проживания в Далеме церковь не посещали.

В добавление к роскошному дому, который охранял отряд СС, Дёниц имел все другие блестящие аксессуары нацистской власти, большой служебный «мерседес», который сопровождали солдаты СС, когда он путешествовал. Машина поменьше для поездок по Берлину, личный самолет и поезд под названием «Глухарь» (Auerhahn) с вагоном-рестораном и салон-вагоном, в котором была комната для совещаний. И как у других представителей верхушки Третьего рейха, у него были коллекции — персидских ковров, которые он так любил, героических гравюр, картин маринистов, которые он приобрел во Франции. Он также собирал серебро и разный другой антиквариат, а его флотилия во Франции подарила ему бесценный гобелен, который украшал стену его замка; дом в Далеме был убран с безукоризненным вкусом. Что из этого было куплено на зарплату, а что явилось подачками, которыми Гитлер имел обыкновение подкупать преданность высших чинов своего государства, или вообще объяснялось общей коррупцией, которая уже распаяла швы нацистской машины, совершенно неизвестно. Он получал зарплату 300 000 марок от Гитлера начиная с того времени, как стал гросс-адмиралом, но это была стандартная сумма для соответствующих чинов в других родах войск. Вероятно, и сам вопрос не так важен; без сомнения, верность Дёница происходила из более глубоких источников, нежели деньги и имущество; все, кто его знал, описывали его как человека прямодушного и не озабоченного приобретением чего-либо для себя самого, как выразился один из его адъютантов, «полная противоположность рейхсмаршалу Герингу».

Он искренне верил и действовал в согласии со словами своей первой служебной директивы: «Наши жизни принадлежат государству. Наша честь — это выполнение долга и готовность к действиям. Ни один из нас не имеет права наличную жизнь. Главный вопрос для нас — выиграть войну. Мы должны преследовать эту цель с фанатической преданностью и самой безжалостной решимостью победить».

Его собственная преданность и рабочие привычки остались неизменными в новом положении. Он продолжал рано отправляться спать и рано вставал. Его адъютант, корветтен-капитан Ян Хансен-Ноотаар, который перешел к нему этой весной с торпедоносца для того, чтобы информировать его о настроениях и нуждах надводного флота, описывал его как «законченного “жаворонка”»; он вспоминал, что его часто будил телефонный звонок между пятью и шестью утра, он поднимал трубку и звучал голос Дёница:

— Хансен, вы все еще спите?

— Да, господин гросс-адмирал...

— Это нехорошо. Вы мне нужны...

Дёниц часто говорил ему, что лучшие мысли к нему приходят по утрам.

Он, не теряя времени, избавился от высших офицеров, связанных с политикой Редера, уволив таких, как Карлс, и переведя других на фронт или в тихие заводи — преподавателями на разные курсы. «Клеймо большого брака», как это называли, вызвало большое озлобление у тех, кого сократили, но это было, безусловно, необходимо и принесло приток свежей крови, особенно в те области, где царили растерянность и глупые фантазии.

Некоторые из проведенных им новых назначений оказались не слишком хороши, особенно когда он поставил главой Штаба руководства морской войной Вильгельма Майзеля. Майзель был добросовестным работником — а кто не был таковым в немецком флоте! — но ему недоставало воображения или характера, чтобы стать чем-либо большим, нежели передатчиком идей Дёница. Дёница это вполне устраивало, однако для принятия решений касательно действий флота это был наихудший вариант взаимоотношений. Дёницу требовалась крепкая узда, «правая рука», сильная в аналитике и полная скепсиса, человек, достаточно сильный для того, чтобы противостоять рассуждениям, основанным на одном темпераменте.

Конечно, неизвестно, сколь долго Дёниц выдержал бы подобного человека рядом с собой. Но тот факт, что он назначил на ключевой посте высшем командовании такого, как Майзель, показателен; вероятно, он во многом объясняется его неуверенностью; или, может быть, как полагал его адъютант Хансен-Ноотаар, ему недоставало понимания других людей.

Поскольку война на море была теперь исключительно подводной войной, он соединил службу BdU со своей службой главнокомандующего флотом, и штаб-квартира подводного флота переместилась из Парижа в Берлин, где для нее был переоборудован отель на Штайнплац в Шарлоттенбурге. Он оставил Годта главой оперативного штаба, дав ему чин контр-адмирала; Хесслер оставался первым помощником Годта.

Кригсмарине (ВМФ) на этом этапе войны стал обширным предприятием; он отвечал за оборону множества гаваней и тысяч миль побережья от оккупированной Скандинавии и Балтики вокруг Северной Европы и до Бискайского залива и приглядывал за Эгейским и Черным морями; служба отвечала за защиту транспортировки железной руды и других жизненно важных металлов от побережья Норвегии через Балтику, за перевоз войск и боеприпасов восточным армиям, за безопасность прорывающихся через блокаду из Японии и Испании кораблей со столь же важными военными поставками; в Средиземноморье флот сотрудничал с итальянцами в их усилиях держать открытыми линии поставок африканскому корпусу, теперь зажатому в Тунисе, и в одиночку занимался атаками на линии поставок противника.