За исключением одного: свитеров.

Что-то в мягкости ткани, что прижимается к моей щеке, когда меня заключают в объятия закутанных в свитер рук, успокаивает. Но опять же, дело не в человеке, который носит свитер. Меня утешает само это оверсайзное объятие. Я шлюха по свитерам. Худи-ханжа.

И Джереми это знает. Знает, что это не он обнимает меня. Это его божественно пахнущая домашняя одежда. Возможно, мне действительно приносит утешение только идея одушевлённого одеяла.

— Ну давай же. Я офигенно пахну, — увещевает он, распахнув руки и входя в мою квартиру, лягнув дверь пяткой, чтобы та захлопнулась.

Я осторожно двигаюсь вперёд и позволяю себе утонуть в этом облаке мягкости.

И чёрт, Карлайл действительно разбирается в парфюме. Я зарываюсь носом в ткань на груди Джереми, глубоко вдыхаю и воображаю, что согретое одеяло само обернулось вокруг меня, превращаясь в персональную машину для объятий.

— Мы бы приехали. Ты знаешь это, да? — шепчет он в мои волосы, разрушая иллюзию.

От вины в груди всё сжимается. Я вздыхаю и отступаю. Он не препятствует, просто опускает руки.

— Вам не нужно было.

Я понятия не имею, что бы я сделала, если бы Джереми и моя лучшая подруга Тула приехали и начали меня утешать. Может, я бы сломалась и наконец-то заплакала. А может, просто наблюдала бы, как их лица хмурятся от обеспокоенной растерянности, пока я прячусь за сарказмом и не проливаю ни слезинки.

На тот момент я не понимала, что со мной делает смерть Джоша.

До сих пор не понимаю.

И я не делаю ничего из того, что должны делать нормальные скорбящие сёстры. По правде говоря, единственные моменты, когда я испытывала хоть какое-то облегчение, пусть и кратковременное, — это когда поливала Дома своим ядом.

Господи, как же приятно было рвать его на части. Выливать на него весь этот неконтролируемый, неуместный юмор и получать в ответ только его непроницаемую стену молчаливой выдержки.

Я не смогла бы так обращаться с Джереми и Тулой. Они ничего не сделали, чтобы заслужить это. И я до смерти боюсь, что моя поганая, изломанная скорбь отпугнёт их от меня.

— Я знаю, что не нужно было, — говорит Джереми, вытягивая руку и аккуратно подёргивая выбившуюся прядь из моего хаотичного пучка. — Но я бы всё равно приехал. Ради тебя. Чтобы ты не была одна. Особенно на похоронах.

— Там было полно людей… Подожди. Откуда ты… — Я запинаюсь, чувствуя, как мои щёки заливает краска стыда.

На следующий день после смерти Джоша я написала Джереми и Туле, сообщила им новость и сказала, что меня не будет несколько дней. Но про похороны я ничего не сказала. Потому что знала — они бы приехали.

— Я зашёл на блог твоей матери, — признаётся он, кривясь, словно от боли. — Хотел убедиться, что она не втянула тебя в свою блогерскую хрень.

Я ухожу в сторону кухни, но ощущаю его взгляд, прожигающий мне лопатки.

— Я держалась на расстоянии. И на похоронах долго не оставалась. Просто зашла поздороваться со старыми друзьями.

В голове тут же всплывают лица Адама и Картера, и я невольно улыбаюсь, думая о близнецах. Я нашла их в Инстаграм, написала в личку, взяла номера, и теперь у нас есть общий чат. Адам — самый активный, постоянно закидывает нас гифками и случайными видео о своей жизни.

— Что ты делала после похорон?

Я возилась с банкой варенья, чуть не уронив стеклянную ёмкость, но в последний момент успела её поймать.

— Да ничего особенного. Сходила в бар. Выпила за Джоша. Провела ночь в своём гостиничном номере.

Нет никакой необходимости упоминать, кто был в этом баре вместе со мной и как я оказалась в случайном мотеле после повторения старых ошибок.

Джереми устраивается на моём диване.

— Ты выглядишь потрясающе, кстати.

Без макияжа, с грязным пучком, в стандартном домашнем комплекте: леггинсы и огромный вязаный свитер, который я притворяюсь, что мне подарил Крис Эванс из личного гардероба. Ни красной дорожки, ни даже обычного вечернего выхода в люди.

Но Джереми знает, как я обожаю свитера. Он бы никогда не сказал о них ничего плохого. Это его попытка заставить меня почувствовать себя лучше.

— Я запеку бри. Но тебе всё равно не достанется весь мой сыр, — предупреждаю я вместо ответа.

Потому что, по правде говоря, я не знаю, что сказать.

Горе, смешанное с неловкостью, похоже, творит чудеса с моими порами.

— Запечённый бри — это всё, что нужно человеку для счастья, — говорит Джереми, наклоняясь над моим журнальным столиком и изучая разложенный на нём пазл. Он берёт случайный кусочек, пытается вставить его на место, но безуспешно.