Шрифт:
Единственное, что мне пришло в голову — это подготовиться к тому моменту, когда я больше не смогу держать свою дочь в недоступном для нее месте.
Ненависть к Хэдли не обеспечит безопасность моей дочери.
Если я ее разозлю, то не стану первым, кому она позвонит, если что-то пойдет не так.
А если бы я был козлом и прогнал ее, она бы не вернулась.
Даже если бы я решил до конца жизни сражаться с ней в суде, она была права. Когда-нибудь Розали захочет узнать свою мать, и я не смогу ничего сделать.
Стоять в ее гостиной и допрашивать о финансовой истории, вероятно, не принесет мне никаких очков, но принять Хэдли после всего, что мы пережили, было непросто.
— Ты права, — сказал я.
— Да?
— Да. Я многое о тебе предполагаю. Но ты должна понять — это все, что я могу сделать. У нас общая дочь и история с торговым центром, но о тебе я не знаю абсолютно ничего.
— Так поговори со мной. Мне нечего скрывать… — она сделала паузу, покачивая головой из стороны в сторону. — Ну, кроме того, что я Р. К. Бэнкс. Мне нужно, чтобы ты подписал соглашение о неразглашении этой информации.
Я ухмыльнулся.
— Я даже не знаю, шутишь ли ты сейчас.
— Да. В мире всего около пяти человек знают мою личность. Я не могу рисковать тем, что слухи о ней распространятся. Мне нужно поддерживать репутацию.
Внезапно причины, по которым она хотела, чтобы битва за опеку над ребенком осталась между нами двумя и не попала в прессу, стали намного понятнее.
— Ты большая шишка в мире искусства или что-то в этом роде?
— Полагаю, это зависит от того, кого ты спросишь. Р.К. далеко не Пикассо. Я сильно сомневаюсь, что мы попадем в какие-нибудь музеи, но богатые люди, похоже, испытывают настоящий восторг от наших работ.
Я посмотрел на одну из работ, стоявших на мольберте. Это был крупный план белых цветов. Если мне не изменяет память, это были серебряные колокольчики. Сама картина была красивой, но толстые мазки белой и розовой краски добавляли блики и размеренность, пока фотография не стала почти абстрактной. Я понимал, почему они были популярны. Цветы были не в моем стиле, но прислоненная к стене серо-белая горная сцена была просто невероятной.
— Сколько стоят твои работы?
Она закатила глаза.
— Мое искусство продается по цене от двухсот тысяч до миллиона. Все зависит от размера и востребованности произведения.
— Черт возьми, — вздохнул я.
Хэдли рассмеялась.
— Поверь, никто не был так потрясен, как я, когда все только начиналось. Я не планировала делать карьеру. Мне просто нужна была отдушина, чтобы успокоить свой разум, пока я работаю над собой.
Я окинул взглядом комнату, заставленную холстами в два-три слоя, прислоненными к стенам.
— Почему ты до сих пор не продала их?
— Ах, ну, можно сказать, что я прохожу через…фазу. Я ничего не продавала уже больше года, а с тех пор, как четыре месяца назад умерла моя сестра, работать без нее стало как-то не по себе.
Христос. Сначала ее родители. Теперь она потеряла еще и сестру.
— Мне жаль слышать о твоей сестре.
Она подняла голову, грустная улыбка заиграла на ее губах.
— Я ценю это. Это была автомобильная авария, так что я никак не была к ней готова. Но я учусь справляться.
— Как ты справилась с этим, когда узнала новости? — это был глупый вопрос, который никто не должен задавать. Но для таких людей, как мы, иногда достаточно было одной трагедии, чтобы вернуться в прошлое.
Она посмотрела прямо в мои в глаза, когда ответила.
— Я упала на дно, но мне удалось подняться, — она подняла руки, указывая на десятки фотографий, окружавших ее. — И вот я продолжаю жить дальше. Шаг за шагом, секунда за секундой.
Я кивнул, ощутив неожиданную гордость. У меня защемило в груди, когда я увидел, как она смотрит на меня, в ее глазах блеснула беззащитность.
Мы уже не были так близки, но в том, как она смотрела на меня, ничего не изменилось.
Не изменилось и то, что я чувствовал в глубине души, там, где Хэдли Бэнкс не имела права находиться.
Я прочистил горло.
— Мы должны поговорить о Розали.
— Да. Конечно. Ты уверен, что я не могу предложить тебе
выпить?
Я рассмеялся.
— У тебя есть виски?
— Сейчас одиннадцать тридцать.
— Это значит «нет»?
— Зависит от обстоятельств. Ты пытаешься заставить меня напиться, чтобы смягчить удар,
или ты пытаешься набраться смелости, чтобы сказать мне, что ты завершил мыслительную часть своего процесса и пришел сообщить хорошие новости?