— Какое расширять, — ответил я как можно небрежнее, тайну своей Щели нужно сохранить, — там заброшенный овражек, приспособлю под подвал для квашеной капусты, а наверху будет зал для упражнений гвардии. Не гонять же и зимой, как летом.

В холле дворецкий поклонился с выжидающим видом, будут ли указания, я прошёл мимо, не взглянув в его сторону, вхожу в роль аристократа, вернее, падаю до его уровня.

Байонетта весело рассмеялась.

— Да, по грязи не наползаешься. А зачем ползать, воины должны красиво идти на врага сомкнутым строем! С блестящими на солнце штыками.

— Пусть идут, — согласился я. — Но у меня егеря, у них другая тактика.

Я начал подниматься по лестнице на второй этаж, она тут же подхватила с двух сторон юбку и пошла рядом, стараясь не отставать.

— А что, — спросила живеньким голоском, — там начали привозить для химлаборатории? Какие-то огромные тигли, колбы… У вас ни лаборатории, ни самих химиков!

Я недовольно крякнул.

— Байонетта, вы слишком забегаете вперёд батьки!.. Всё будет, но позже.

Она хитро прищурилась.

— Так как мне доложить?

Я тяжело вздохнул, поднялся на второй этаж, остановился в коридоре.

— Докладывайте так, чтобы себе не повредить. А то брякнете такое, что свои же удавят. Дескать, этот наглый барон, явно намерен сделать что-то ещё помимо спичек и микстуры от головной боли. Вы хоть на своих работаете или на англичанку?

Она сказала обидчиво:

— Почему англичанку, мне больше французы нравятся. Такие элегантные!

Продолжает играть глазками, у неё очень милое живое личико, такие нравятся всем, подергивает плечиками, они у неё узкие и хрупкие, так и хочется укрыть и защитить, чем она умело и пользуется.

— Удавлю, — сказал я серьёзно. — На кого бы ни работали из чужих. Все враги, Байонетта!.. Хоть мы все от Адама, а некоторые и от Евы, но всё равно враги, иначе какие мы человеки?

— А нашим можно?

— Никому нельзя, — ответил я сердито, — но за своих я разве что побью по заднице.

Мимо прошмыгнула Любаша с посудой в обеих руках, на Байонетту взглянула с осуждением, а та хмыкнула, лицо стало серьёзным, голос из игривого превратился в сухой и чёткий, словно отчитывается перед куратором в секретном отделении:

— Барон, лазутчики Карницкого стараются проникнуть сюда, я знаю. Но не слышала, чтобы вы кого-то допрашивали! Да-да, это скрыть труднее.

Я поморщился, говорить или нет, ну да ладно, сама напросилась:

— Байонетта, вы правы, пленных нужно где-то держать, кормить, а то и лечить… У нас нет на это ни места, ни времени.

Её глаза расширились.

— Вы… убиваете пленных?

Я мотнул головой.

— Как вы могли такое подумать? Пленных убивать запрещено. Но у нас нет пленных. Зато есть бдительные часовые. И если видят какую-то подозрительную тень, что намеревается перелезть ночью через ограду, делают предупредительный выстрел.

Она посмотрела непонимающими глазами, потом вздрогнула, слабо улыбнулась.

— Предупредительный… в голову?

— Вы в самом деле умница, — сказал я. — Законы насчёт военнопленных не распространяются на лазутчиков, партизан и парашютистов.

Она спросила тупенько:

— А что за парашютисты?

— Главное, — сказал я бодро, — что вы согласны насчёт лазутчиков и партизан. А теперь, если есть желание, возвращайтесь к полигону. Там дождь и ветер, но Бровкин понёс испытывать новые винтовки! Да-да, работа шпиона опасна и трудна.

Вниз по лестнице, она ещё не знает, что кроме тех лазутчиков за оградой усадьбы полегли четверо слуг, что остались от наследия Басманова. Так бы я их с трудом выводил на чистую воду, но усадьба на осадном положении, а Карницкий явно хорошо платит за сведения, потому то один, то другой, дождавшись темноты, перелезал через забор и, крадучись, торопился в сторону имения Карницкого.

Часовые же, получившие чёткие инструкции, неспешно брали их на прицел. Обычно хватало одного выстрела.

В последнее время таких попыток не было. Похоже, вся агентура Карницкого осталась по ту сторону забора в грязи. Ранним утром, когда ещё все спят, их обычно вытаскивают и закапывают в канаве у дороги.

Я проводил взглядом Байонетту, убедился, что в самом деле помчалась на полигон, а сам торопливо спустился следом, обогнул здание и вошёл в Щель.

Почему наши земные животные, попадая в Щелях под действие бозонной вселенной, изменяются, а трава и камни нет? Хотя трава и деревья тоже малость меняются, но вот камни, песок и прочая неживая природа ничуть. Видимо, и бозонная, как и наша фермионная, нацелена на усложнение, сложному отдаёт преимущество, даёт ему больше шансов.

Но в бозонной биологической жизни не получилось, слишком сложный процесс, ну не шмогла, не шмогла, потому так жадно реагирует на наших непонятных ей существ, наделяя наугад свойствами, ранее им недоступными, чтобы это вот развивалось дальше и что-то там в будущем сотворило нужное.