Но он жив.

Мои инстинкты ошиблись. Правда не могла достичь меня в месте заключения.

– Ты говорила с Эллисон?
– спрашиваю я, потянувшись к маминой руке. Она слегка напрягается.
– Она знает?

Мама медленно кивает.

– Да. Она в комнате ожидания. Сюда пускают только по одному человеку.

– Я скучала по ней.

– Она тоже скучала по тебе. Ужасно.

Я смахиваю слезу.

– Вы поддерживали связь?

– Конечно. Мы встречались за чашкой кофе, ходили по магазинам, обедали в патио. В последнее время реже…

Сглотнув, я закрываю глаза.

– Почему?

Некоторое время она молчит. Потом шепчет:

– Она была занята.

– Могу я ее увидеть?

– Конечно.
– Мама высвобождается из моих объятий и встает, разглаживая блузку.
– Я пришлю ее.

Она выходит из комнаты, а я натягиваю накрахмаленное одеяло до подбородка. Секунды текут, превращаясь в минуты.

Девяносто две, девяносто три…

Я откидываю волосы с лица, заправляя их под голову. Когда я ложусь обратно, что-то колет мне кожу головы.

Мои глаза округляются.

Гитарный медиатор.

Волна эмоций захлестывает меня, когда я сажусь и провожу пальцами по огромной копне волос в поисках бесценного сокровища. Оно все еще на месте, но едва-едва. Он запутался в нескольких выбившихся прядях. Морщась, я медленно вытаскиваю его, и мое сердце бьется чаще, когда он оказывается на ладони. Блестящая голубая капля.

Сары.

Его.

Я ставлю перед собой задачу найти его.

Я не сдамся, не перестану искать - до тех пор, пока не выясню форму его глаз и изгиб губ. Айзек все еще жив, и этот медиатор предназначен ему.

Я разыщу его.

Скажу ему, что сожалею.

И тогда мы оба снова будем творить музыку.

Занавеска колышется, и я тянусь назад, чтобы спрятать медиатор под подушку, как раз в тот момент, когда мое внимание привлекает копна знакомых рыжих волос.

Эллисон стоит в изножье моей кровати. Глаза огромные. Веснушчатые щеки блестят от слез.

Моя лучшая подруга.

– Эв… - Она делает осторожный шаг вперед, словно я мираж, который может рассеяться у нее на ее глазах.
– Боже… это действительно ты.

Я протягиваю руку, желая почувствовать ее. Обнять ее.

– Эллисон.

– Эв, - снова хрипит она, прежде чем броситься вперед. Она прижимается ко мне, всхлипывая в волосы.
– Ты настоящая. Ты живая. Мне очень жаль. Мне очень, очень жаль.

Я закрываю глаза и вдыхаю ее запах. Сирень и ваниль.

– Не извиняйся.

– Я… не боролась… достаточно сильно.
– Еще больше рыданий, еще больше отчаянных объятий.
– Ты была жива… все это время.

– Ты не знала.

– Я должна была.
– Еще одно крепкое объятие.
– Иногда по утрам я просыпалась, веря, что ты все еще жива, потерялась и ждешь, когда мы тебя найдем, и чувство вины терзало меня. Давило на меня, опустошало тело и душу. А потом я засыпала ночью, думая, что ты паришь где-то среди звезд и смотришь на меня сверху. Умиротворенная.

Забавно, что у всех были разные точки зрения. Джаспер думал, что я умерла. Мама была уверена, что я жива. Эллисон мучилась от неопределенности, разрываясь надвое.

Потеря - это так субъективно.

А исчезновения - это особый вид потери. Ни завершения, ни ответов. Просто зияющая дыра неизвестности и душевной боли.

Со смертью проще. Смерть осязаема.

А исчезновения - это просто трагедия, нити которой вечно болтаются в недосягаемости.

Я не могу представить, как это было для каждого из них. Подернутыми дымкой глазами я смотрю, как Эллисон садится, примостившись на краю моего матраса. Ее обычно загорелая кожа приобрела землистый оттенок. В ней нет жизни. Я хочу вернуть румянец ее щекам.

– Расскажи мне, что я упустила, - прошу я, потянувшись к ее руке.

Ее глаза закрываются, она сглатывает.

– Так много. Все.

– Ты рассталась с Эриком?

Эрик был тем мужчиной, с которым она встречалась, когда меня похитили. Они были в ссоре после, казалось бы, провального отпуска в Белизе. Я до сих пор помню наши игривые текстовые сообщения той ночью. Наш последний разговор.

Эллисон заправляет свои тонкие рыжеватые волосы за уши и качает головой.

– Да. Все было кончено, как только мы приземлились в аэропорту. Я порвала с ним на выдаче багажа.