— Почему я? — Слова сами вылетают из моих уст. Не «что происходит», не «кто он такой», а просто «почему я».

— Тебя заказали.

— Заказали? — Повторяю я, и он кивает. — Кто?

В его глазах вспыхивает гнев.

— Один вопрос, — в его низком голосе слышится скрытая жестокость. Поднявшись на ноги, он на мгновение нависает надо мной, прежде чем отойти в другой конец комнаты. — Ползи.

— Что прости? — Я произношу это прежде, чем успеваю сдержаться.

Он достает плеть из заднего кармана и, подойдя ко мне, бросает её на пол. Плеть падает сама собой, увеличиваясь в размерах. Это один из тех предметов, которые можно легко спрятать, и который, вероятно, остался незамеченным в заднем кармане его джинсов.

Я отползаю в сторону, хотя мне некуда бежать, но желание сбежать переполняет меня. Я забиваюсь в угол, прижимая колени к груди, стараясь спрятаться как можно глубже.

Он наносит удар, и боль пронзает мои голени. По моей щеке катится слеза. Боль терпима, но унижение невыносимо.

— Посмотри вверх, — приказывает он.

Мой подбородок дрожит, но я поднимаю глаза, пока не встречаю его холодный взгляд. Он снова поднимает ресницы. Я поднимаю подбородок. Мы смотрим друг на друга, словно провоцируя друг друга на новый шаг. Но его плечи слегка опускаются, и он возвращается к стулу в противоположном углу. Он садится и кладет плеть на пол рядом с собой.

— Ползи, — говорит он, скрещивая руки на груди и откидываясь назад в ожидании.

Однажды я нашла собаку. Тогда мне было всего десять лет, и я знала, что моя мама никогда не разрешит мне оставить её у себя, поэтому я попыталась спрятать её от неё. Я была убеждена, что если буду держать её в своей комнате, то она никогда не узнает. Но это была собака, которая не привыкла к тому, чтобы её запирали в комнате. Она вообще не привыкла находиться в помещении.

Она скреблась в дверь, скулила и лаяла, и я так испугалась, что моя мама вернётся домой и найдёт её, что накричала на собаку. Я кричала и требовала, чтобы она оставалась в маленькой кроватке, которую я соорудила под своей кроватью. Но чем больше я кричала, тем более неистовой становилась, тем менее послушной была собака. Она убегала от меня каждый раз, когда я приближалась, и я гонялась за ней по комнате, пока не стала задыхаться и не расстроилась. Тогда я просто упала на кровать и уставилась на неё… Пес пристально смотрел на меня, а затем медленно пополз по полу, словно его тело весило гораздо больше, чем он сам, и он остановился у моих ног, выражая покорность. Только когда я отступила, он позволил мне одержать верх.

Сейчас я чувствую себя словно собака. Однако человек, который стоит передо мной, с легкостью обогнал бы меня. Он был бы быстрее и ловчее меня. Он бы легко справился со мной.

Я вновь внимательно рассматриваю его, стараясь запечатлеть в памяти его черты. Его полные и мягкие губы резко контрастируют с остальным обликом. Глаза глубоко запали и скрыты под темными кругами, а под ними проступают синяки. Их форма, изогнутая вниз по краям, навевает меланхолию, хотя в данный момент они полны любопытства.

Он наблюдает за мной, выжидая. Ему интересно увидеть мою реакцию на его команду. Его взгляд блуждает под ресницами по полу, а затем снова возвращается ко мне с немым вопросом.

— Выбор за тобой, — говорит он наконец.

Выбор? Как будто у меня есть выбор! Я могу выбирать между двумя вариантами, но настоящий выбор был отнят у меня в тот момент, когда я очнулась в этой адской дыре.

Я почти уверена, что смогу выдержать несколько ударов плетью, прежде чем он сломит меня. На самом деле, я не уверена, что он сможет сломить меня только ударами плети. И это пугает меня. Если я не подчинюсь сейчас, если я не приму его волю, какие еще методы он выберет?

Только у него есть выбор. Не у меня.

Не отрывая от него взгляда, я опускаюсь на колени и опускаю руки на пол. Начинаю ползти. Он ерзает на своем сиденье, расцепляет руки и кладет их на бедра, выпрямляя спину.

Я продолжаю ползти, пока моя голова почти не касается его колена, а затем отклоняюсь назад, снова становясь перед ним на колени, не отрывая от него глаз.

Его глаза сужаются. Он сглатывает.

— Ты голодная?

Я не произношу ни слова.

Он кивает и поднимается на ноги. Я не уклоняюсь от его близости. Вместо этого поднимаю голову и продолжаю смотреть на него.

— Подожди здесь.

Я бы без колебаний отправилась куда-нибудь еще. Но я не могу. Я заперта здесь с этим человеком, кем бы он ни был, и должна быть такой, какой меня просят быть.

Я не смотрю, как он уходит. Мой взгляд устремлён на маленький красный камешек, который теряется среди оттенков серого, и я жду его возвращения. На этот раз он приносит фрукты: ананас, дыню и виноград. Он явно не хочет, чтобы я испытывала голод.

Не сходя с места, он снова садится передо мной, достаёт из кармана нож и отрезает толстый ломоть ананаса. Лезвие блестит, словно привлекая моё внимание, но когда я снова поднимаю глаза, то вижу, что он наблюдает за мной, и на его лице читается лёгкое удивление моей одержимости ножом. Он знает, о чём я думаю.

— Открой, — говорит он.

Я повинуюсь.

Он кормит меня, кладя в рот сочный кусочек ананаса. От его сладости у меня текут слюнки. Положив нож на землю, он протягивает руку и проводит большим пальцем по моему подбородку. Затем, злобно схватив меня за подбородок, он открывает мне рот, как только я заканчиваю есть ананас.

Его большой палец, шершавый и мозолистый, скользит по моим зубам, проникая в рот и опуская челюсть еще ниже. Подушечка его большого пальца становится влажной, когда он грубо проводит по моей нижней губе. Он водит им взад-вперед, приподнимая мои пухлые губы из стороны в сторону, прежде чем обхватить ладонями мою щеку.