— Вон они тащатся! Клоун и холуй…

На что я, слегка притормозив, заметил:

— Ваше мнение чрезвычайно важно для нас, княжна, — и улыбнулся, позволив Зверю заглянуть ей прямо в глаза.

Юсупова громко и немузыкально взвизгнула, тут же густо покраснев. Зато круг поклонников взорвался возмущёнными воплями! Голосили кто во что горазд. И «Возмутительно!», и «Да как он посмел?!» (почему, кстати, они спрашивают друг у друга, а не у меня?), и «Немедленно попросите у её светлости прощения!»

— Для начала, не «светлости», а «сиятельства», если уж на то пошло, — пробормотал стоявший рядом со мной Дашков, но его, естественно, никто не услышал.

И вот — наконец:

— Я вызываю вас на дуэль! — они выкрикнули это хором, Толстой и Тышздецкий. Посмотрели друг на друга довольно злобно, и поляк, чтобы подчеркнуть своё превосходство тут же добавил:

— Я не потерплю оскорбления чести дамы в моём присутствии!

— Я первый, — безапелляционно рыкнул Толстой.

— Принято, — кивнул я. — В семь на стадионе. К следующей паре я пришлю вам своих секундантов. В качестве оружия я выбираю саблю.

Тышздецкий повеселел, а Толстой набычился:

— Саблю?

И тут вперёд просочился тот безымянный Шамбурин. В глазах его натурально мелькали какие-то расчёты, ему и хотелось выступить перед Юсуповой, показать свою смётку (или как уж он понимал удаль молодецкую?), и было страшно налететь на ошибку и опростоволоситься, но этот счетовод полагал, что он чего-то там вычислил, и потому довольно громко выкрикнул:

— Господа! А изволите ли вы знать, что в прошлом году вышел новый дуэльный кодекс за авторством господина Кокорина, и в нём указано, что оружие избирает оскорблённая сторона?!

— Да ради Бога, господин Шамбурин, — усмехнулся я. — Какой вид оружия вы избираете против меня?

— Я? — едва не подавился тот.

— А что, вы уже передумали вступаться за честь вашей дамы?

Шамбурин почти оглянулся на Юсупову, но передумал и несколько нервно одёрнул полы своего сюртука:

— Я выбираю магию.

— Магия! — рявкнул Толстой.

— Что ж, пусть магия, — согласился Тышздецкий. — Хотя меня устроили бы и сабли.

— Позвольте! — вдруг очень громко сказал Дашков. — А почему никто не говорит со мной? Никто не хочет вызвать и меня? За, скажем, непочтительный взгляд или насмешливое слово? Никто не хочет заступиться за дамочку, чей язык грязнее помойной тряпки? — Он обвёл ряд слегка даже попятившихся студентов шальным взглядом. Полагаю, все уже имели счастье видеть, каков Михаил Дашков в деле, и сейчас они стыдливо отводили глаза. — Вы — стая лизоблюдов, господа. Трусливая стая. Между тем, грязные слова Элечки были брошены нам двоим. Я лично чувствую себя весьма и весьма оскорблённым. И потому вызываю вас, Толстой, вас, Тышздецкий, и вас, Шамбурин — раз уж вы трое решили быть блюстителями достоинства особы, которая ведёт себя хуже базарной торговки. Жаль, что публичную порку за злоязычие отменили, некоторым дамочкам бы весьма пошло.

— Вы подлец! — завопил, не выдержав, поляк.

— Полноте, раньше надо было орать! — сказал голос Сокола из-за наших спин. — Вас уже вызвали, граф. Князь Дашков уже счёл себя оскорблённым, не стоит прибавлять ещё, разве что вы хотите провести две дуэли с ним подряд?

— И чтобы уравнять наши шансы, — великодушно взмахнул рукой Дашков, на мгновение превратившись в настоящего аристо, — и не заставлять людей слишком долго ждать, я предлагаю дуэль два на три. Мы с господином Коршуновым против вас троих. И как оскорблённый… — он выдержал небольшую паузу, и стало слышно, как в окно позади Юсуповой долбится поздняя муха, — я выбираю магию. Впрочем, не этого ли все вы хотели? — он вдруг подмигнул красной Юсуповой и доверительно показал за её спину: — Кстати, Эля, мухи не ошибаются! А вы, господа, если ещё надумаете присоединиться, можете встать на сторону ваших собратьев по хождению хороводом за юбкой. Я приму вас всех. Разом. — Он развернулся к Соколу, сияющему как империал. — Ваше высочество, не откажетесь быть моим секундантом?

— Всенепременно! — заверил тот.

— И я! — добавил Витгенштейн. — Раз уж дуэль массовая, одним не обойтись.

— Ладно уж, пишите меня тоже, э! — Серго был слегка расстроен. Впрочем, не очень. Полагаю, надеялся отыграться на ставках.

Оглушающе, прямо над нашими головами зазвенел звонок.

СКОЛЬКО РАЗНЫХ ИНТЕРЕСОВ!

Оставшиеся два урока прошли тихо-мирно. Никто на перемене не подходил. И даже жизнерадостный Дашков слегка посмурнел. Всё ж таки дуэль — дело серьёзное. Стервозные дамочки сидючи на три-четыре ряда выше меня вроде как притихли, только изредка шептались и какие-то записки близ сидящим ухажёрам подсовывали, которыми те, за спиной лектора, перебрасывались с половиной группы. Кажись, замышляют что-то…

Я в который раз подивился, как война, кровь и близость весьма неприятной смерти меняют взгляд на все эти подковёрные интриги и смешные вызовы. Начинаешь воспринимать их как натуральный детский сад. «Ах! Вы оскорбили наш аристократический вкус своим некуртуазным видом!» Бу-э-э-э.

Нет, мы тоже с пониманием. И за честь дамы постоять готовы. Только какое отношение к чести имеют выбрыки спесивой дурочки — вот это вопрос. И тридцать три богатыря, которые, напыжившись, выскочили-выпрыгнули эту дуру защищать, тоже хороши. Вас бы, ребята, в подбитый шагоход, и чтоб рядом кровью друг истекал. Вот тогда на мир как-то по-другому смотреть начинаешь… Выгоняет оно из человека дурь.

Но, с другой стороны — кто им доктор?

Может мы?

После учебы до начала дуэли оставалось ещё прилично времени. Нужно было сходить Серафиму порадовать… Это так, смешки несмешные… А то потом, ежели я этого не сделаю, таких люлей можно огрести, невзирая на то, что медведь…

Симу злить не надо.

Вот и я о том же.

На удивление, жена историю с дуэлью восприняла спокойно.

— Ты их, Илюша, только до смерти не поубивай, ладно? А то неудобно как-то перед учениками будет.