— Меня интересуют те, кого Ставицкий сам лично привёл, — перебил Славу Борис.

— Тут я мало что знаю, — признался Слава. — Но из тех сведений, что мне удалось собрать, там люди не опасные. Кроме Марковой, разумеется. Нечаев, что дядю моего заменил в логистическом — обычный карьерист. Исполнитель неплохой, но безынициативен и, кажется, трусоват. В секторе образования родственница Верховного, — при слове «родственница» Литвинов слегка покривился, но Слава его тут же обнадёжил. — Не думаю, что с ней будут какие-то серьёзные проблемы, Борис Андреевич. Алла Борисовна — женщина в годах, ей на покой пора, внуков нянчить, а не в революционеров играть. Кресло министра производственного сектора пока пустует. А вот с энергетическим…, ходят слухи, что на место министра будет назначен новый начальник Южной станции, этот, как его, Васильев. Но тут вы должны больше меня знать — его же от вас переправили.

Борис поморщился. Именно такого поворота и следовало ожидать. Похоже, Пашкина вспышка праведного гнева ещё доставит им хлопот. Но то, что официально Васильев ещё не член Совета, то есть, не министр по-новому, это хорошо.

— Ну, кто там ещё? — продолжал меж тем Дорохов. — Бельская… Мельников ей симпатизирует. Говорит — баба толковая, в политику не лезет, держится нейтрально. Место своё сохранила благодаря происхождению.

Слава задумался и потёр переносицу, а сам Борис при упоминании ещё одной знакомой фамилии, не самой для него приятной, едва удержался, чтобы не чертыхнуться в голос. Ещё один сюрприз-нежданчик, спасибо Паше, подфартил.

Про то, что случилось восемнадцать лет назад между Борисом и Анжеликой Бельской, Павел не знал — ему в тот момент как-то не до Бориных интрижек было, ну а по прошествии времени рассказывать об этом Павлу Борис и вовсе не счёл нужным. Даже когда в больнице у Анны они с Савельевым и так и этак крутили новый состав правительства и искали союзников, и имя Анжелики, разумеется, всплывало и не раз, Борис ни словом не обмолвился об этой давнишней связи, хотя умом и понимал, что сказать об этом Павлу надо.

Впрочем, — Борис с силой вытолкнул неприятные воспоминания из головы, — всё это, как говорится, дела давно минувших дней. Сколько воды утекло, вряд ли у Анжелики остались к нему какие-то чувства, да и были ли он вообще, тот ещё вопрос. Банальная и пошлая интрижка, у кого таких не было. Расстались нехорошо, это да, но это тоже ничего не значит — наверняка, у Бельской и после Бориса любовников было вагон и маленькая тележка, с такой-то внешностью и темпераментом, вряд ли она страдала от отсутствия личной жизни, так что… Борис криво улыбнулся и переключился с Анжелики на более насущные проблемы, принялся ещё раз проговаривать в уме план действий по пунктам, но уже с учётом полученной от майора и Славы информации: первое — Маркова, затем Верховный (Серёжу ждала бы психушка, если бы они только здесь, в Башне, были), параллельно Караев и уже потом Рябинин, вряд ли с этим горьким пьяницей возникнут какие-то проблемы, и экстренное заседание Совета — то, что когда-то не вышло у Величко и Мельникова, у него, Бориса Литвинова, должно получиться. Потому что права на ошибку больше нет.

И всё было в целом неплохо, если бы не два человека, о которых то и дело спотыкалась интуиция Бориса: Анжелика Бельская и полковник Островский.

Кабинка плавно качнулась и остановилась. На табло рядом с дверями красным высветились знакомые цифры: триста девяносто один. Последний этаж перед военным сектором, отделяющим Надоблачный ярус от остальной Башни. Административный сектор. Его сектор.

Борис почувствовал волнение, как будто он снова был семнадцатилетним мальчишкой, вчерашним школьником, лопающимся от гордости, потому что получил самое крутое распределение из всех возможных, и старательно пытающимся скрыть ото всех своё волнение и робость. Откуда это в нём взялось, Борис не знал, он никогда не был сентиментален, но, когда двери лифта разъехались, и Борис вышел из кабины, щемящее чувство светлой грусти и ностальгии никуда не делось и даже, казалось, усугубилось.

Всё здесь было ему знакомо: каждый поворот, каждая кадка с искусственной пальмой и каждая банкетка, обитая дерматином. Он знал, что на двери архива заедает ручка, и её надо чуть-чуть потянуть на себя, чтобы открыть, а в бухгалтерии по-особенному звучит принтер — не стрекочет недовольно, как везде, а поёт весёлую песенку. А в отделе пропусков ближе к обеду Татьяна Петровна, начальница, заваривает цветочный чай, аромат которого проникает во все уголки административного яруса, и в красивом шкафу-буфете из белого ясеня (чёрт его знает, как он там оказался) Бориса поджидает персональная фарфоровая чашка, белая и тонкая, похожая на цветок лотоса. Да, он всё здесь знал наизусть, каждую мелочь, каждый пустяк, каждую безделицу. И людей. Своих людей Борис тоже знал. Свою команду, которую создавал долго и тщательно, убирая одних и обласкивая и двигая вперёд других, тех, на кого мог положиться…

Майор отдал короткую команду, соколики рассредоточились, и вся их группа быстрым шагом двинулась к южному входу. До него было всего ничего, пара поворотов, к тому же их путь шёл мимо архива, не самое популярное место в административном секторе, разве что ближе к лестницам была опасность на кого-то напороться — там располагался отдел пропусков.

Увы, встречи с людьми избежать не получилось.

У кабинета начальника пропускного отдела стояли двое, мужчина и женщина. Они о чём-то оживлённо спорили, но увидев группу военных, оба как по команде замолчали. И почти сразу же женщина, заметив Бориса, тихонько ойкнула и приложила руку к груди.

— Борис Андреевич? Вы?

Это была Носова Татьяна Петровна, начальница пропускного отдела, та самая, что заваривала цветочный чай, и на Бориса вместе с её словами, тихими, больше похожими на шелест бумаг, с которыми она имела дело, пахнуло цветочным ароматом, почти позабытым, сладковато-терпким. Её собеседник, Косых Виктор Сергеевич, отвечавший за информационный отдел, худенький, изящный, немного женственный, испуганно молчал и только часто-часто моргал. А у Бориса опять сжалось сердце.