Один крестьянин в Петербурге предсказал как-то весною, что в следующем сентябре будет страшное наводнение, так что вода хлынет выше старого дуба, росшего между Невой и кафедральным собором в крепости. Предсказание это всех напугало и озаботило приисканием убежища от потопа. Петр I видел с горем, что большинство жителей его новой столицы готово покинуть ее при первом удобном случае. Объясняя это или интригою в среде своих приближенных, или тем, что в народе нашлись такие, которым надоело жить в отдалении от родины, Петр решился пресечь зло в начале. Первым делом он приказал срубить дерево, вызывавшее мысли о наводнении. Допросы, которым были подвергнуты многие лица, привели к открытию предсказателя. Это был один из крестьян, расселенных по финским деревням. Его посадили в крепость. В конце сентября его привезли на то место, где лежал еще срубленный дуб, взвели на устроенные для того подмостки и в присутствии народа, собранного по приказанию царя, дали ему пятьдесят ударов кнутом. После наказания народу было прочтено вразумление и предостережение против пагубного суеверия и всякого рода пройдошеств. По прежним примерам Петр знал, что предсказанное событие было возможно, но не допускал, чтобы кто бы то ни было мог его предвидеть.

По дороге из Нарвы в Ревель, почти верст за 100 от сего последнего, находится прекрасная Гальяльская церковь, названная так по месту своей постройки. Между многими находящимися там шведскими гробницами обращает на себя внимание одна, в которую в 1652 году положены были тела двух девиц. Высохшие, желтые, без запаха, тела эти вполне сохранились. Кожа их на первый взгляд походит на пергамент; растянутая пальцами, она чрезвычайно эластично сжимается опять. Внутренности трупов, должно быть, совершенно высохли, если не уничтожены вовсе. Петр I, остановившись в тех местах со своими войсками, не хотел этому верить, но, удостоверившись и боясь, чтобы толки о чуде в среде суеверных солдат не наделали переполоха, нашел нужным пояснить своим генералам и офицерам естественные причины этого явления. Кроме органических свойств тел, Петр объяснил их нетленность влиянием воздуха и песчаного грунта.

По заключении мира в 1721 году Петр I назначил посланником в Швеции Михаила Петровича Бестужева, впоследствии графа и гофмаршала при дворе императрицы Елизаветы. Петр приказал ему явиться за последними приказаниями на другой день в четыре часа утра, предварительно же побывать у Андрея Ивановича Остермана, от которого получит инструкции, и в назначенный час привести Остермана с собою. Чтение инструкций заняло часть ночи, и Остерман сказал Бестужеву: «Спать уже поздно, пойдем поужинаем и рассеемся пока».

В три с половиною часа они были в передней царя и нашли там только одного денщика, которого и просили доложить о себе. Денщик отвечал, что царь уже с полчаса как прохаживается по комнате, но что раньше назначенного времени доложить он не смеет. Пробило четыре часа. Бестужев и Остерман вошли. Царь был в коротком халате, толстом ночном колпаке [76] и чулках, спустившихся до туфель. «Здравствуйте, — сказал он вошедшим. — Который час?» — «Четыре часа». — «Просмотрел ли ты с Бестужевым, — обратился Петр к Остерману, — те инструкции, которые ему следует дать?» — «Да, государь». — «А ты, — спросил он Бестужева, — также прочитал и понял их?» — «Да, государь». — «Не нашел ли в них чего-нибудь неясного, не имеешь ли что спросить у меня?» — «Нет, государь». Не доверяя этим ответам, Петр задал Бестужеву несколько вопросов, на которые тот отвечал вполне удовлетворительно. «Действительно, ты понял, что должен сделать для пользы моего государства. Возьми записную книжку; я продиктую тебе, что ты сделаешь лично для меня; будь внимателен. Так как климат в Стокгольме почти такой же, как в Петербурге, то я бы желал, чтобы ты прислал мне оттуда людей, сведущих в земледелии, хозяйстве и лесоводстве, а также плотников, каменщиков, искусных слесарей, оружейников, главным же образом умеющих хорошо делать ружейные замки, медников, стальных дел, мастеров и т. п.». Продиктовав все, Петр приказал Бестужеву перечитать записанное, чтобы проверить, не пропустил ли он чего-нибудь. «Обо всем касающемся Иностранной коллегии, — сказал Петр, — ты можешь сноситься с нею; что же до моих поручений, то будешь писать прямо ко мне. Пиши просто, без глупых формальностей, но пиши только дело, адресуя Петру Алексеевичу». Бестужев потом всю жизнь как драгоценность хранил связку писем, полученных от Петра за время своего посланничества в Швеции.

Отпуская его и пожелав счастливого пути, Петр на прощанье прибавил: «Будь исправен и верен на трудном месте, которое тебе доверяется; не сомневаюсь, что ты оправдаешь мои ожидания, и тогда я позабочусь о твоем будущем; но если ты обманешь мои надежды, то будешь иметь во мне такого же неумолимого врага, как теперь имеешь благожелателя и друга. Ступай с Богом!» При этом Петр, по обыкновению, поцеловал его в голову.

Одного русского царедворца за какую-то вину посадили в крепость. Петр I положил себе, что заключенный выйдет из нее не иначе, как под кнут на публичном месте. Императрица и знатные особы, принимавшие участие в его судьбе, стали за него просить. Царь, разгневанный этим, запретил под страхом немилости обращаться с просьбами о прощении. Тогда ходатаи, не унывая, прибегли к следующей хитрости. У царя была левретка, которую он очень любил и которая была к нему чрезвычайно привязана. В его отсутствие, в ошейник собачки вложили прошение, дельно написанное. Когда Петр возвратился к себе, собачка, по обыкновению, бросилась ласкаться и прыгнула к нему на шею. Заметив бумагу, Петр выдернул ее, развернул, прочел и расхохотался. «И ты, Лизка, стала подавать челобитные? Так как это первый раз, то быть по-твоему!» Тотчас же послан в крепость нарочный объявить заключенному прощение. Когда Лизка околела, из нее сделали чучело и поставили в кабинете натуральной истории при Академии наук.

В начале 1723 года Петр I почувствовал сильную боль в пузыре, имевшую последствием задержание мочи. Об этом Петр сказал только одному из своих слуг, который обратился к знакомому шарлатану, Брабансону, бывшему тогда в Петербурге. Последний дал некоторые паллиативные средства, которыми Петр и удовольствовался.

В начале лета 1724 года болезнь Петра усилилась. Тогда позвали доктора Блюментроста, который, видя, что положение больного серьезно, просил пригласить себе в помощь доктора Бидло{180} из Москвы. Блюментрост не покидал комнаты больного в течение нескольких недель. Аптекарь Липгольд{181} с хирургом Паульсоном{182} беспрестанно приготовляли промывательные и мягчительные припарки. Искусный оператор, англичанин Горн{183}, дважды вводил больному катетер, но мог извлечь влаги не более стакана. Петр не вставал с постели сряду четыре месяца.

В сентябре явилась некоторая надежда на выздоровление. Доктора успокоились; излияние у больного стало совершаться естественно. Тогда Петр, вообразив себя вне опасности и в состоянии посещать разные начатые работы, приказал снарядить яхту и подвести ее по Неве к дворцу. Блюментросту послали сказать, чтобы он явился на берег с лекарствами и людьми, в которых может встретиться надобность, для сопровождения Петра в Шлиссельбург, где царь хотел осмотреть работы по Ладожскому каналу, начатые генералом Минихом{184}. Блюментрост стал убедительно упрашивать Петра обождать еще некоторое время, но безуспешно. Тогда он запасся лекарствами и на всякий случай взял с собою Паульсона.

Осмотрев Ладожский канал и сделав нужные распоряжения, Петр проехал в древний город Ладогу, оттуда в Новгород, затем в Старую Руссу (на озере Ильмене) посмотреть, как исполняются последние его распоряжения относительно солеварен, и освидетельствовать канал, который приказал прорыть для удешевления доставки необходимого солеварням леса. В этих разъездах Петр провел большую половину октября. Тут погода изменилась к худшему, а с этим возобновились и его страдания.

5 ноября Петр возвратился в Петербург, но вместо того, чтобы засесть во дворце, отправился на Лахту. Там, увидав ставшее на мель гребное судно с матросами и солдатами, плывшими из Кронштадта, он послал к ним шлюпку; но, находя, что приказание его исполняется медленно, поехал на помощь в другой шлюпке сам, сошел по пояс в воду и возвратился очень довольный, что спас жизнь десяткам двум людей. Петр остался ночевать на Лахте, намереваясь отправиться на другой день в Систербек [77] ; но, проведя ночь в страданиях от жгучей боли внизу живота, он вынужден был возвратиться в Петербург.