9. Трудное взаимное признание между двумя борцами за признание

С самого начала западный марксизм и восточный марксизм шли двумя разными путями. Недостатка в поводах для споров, иногда прямых, иногда косвенных, не было. Поддерживая идеологию президента США Вудро Вильсона, согласно которой поражение деспотизма, в котором прежде всего обвинялась Германия Вильгельма II, проложит путь к «окончательному миру», Блох дистанцировался от Ленина, которого критиковали за то, что он ставил противоборствующие стороны в войне на один уровень и, следовательно, не воспринимал всерьез демократический характер Великобритании и ее союзников. В глазах немецкого философа русский революционер «очевидно купался в суверенном скептицизме, который не видит ничего, кроме интересов капитала, и ничего больше, и упрекает англичан за их протекторат в далеком Египте» (Блох 1918/1985, с. 319). Поразительно сведение колониального вопроса к мелочи: крупнейшая колониальная империя того времени оправдывается аргументом, что было бы ошибочно осуждать ее из-за одной-единственной колонии, или, скорее, одного «протектората», который к тому же находился «далеко» от Европы и потому не заслуживал особого внимания. Немецкий философ не упоминает о жестоких репрессиях, обрушившихся на ирландский народ, незадолго до этого восставший против войны и колониального правления. Какая разница с Хо Ши Мином, который с горячим участием следил за этим восстанием, то есть борьбой за национальное освобождение народа, находящегося не на «далеком» Ближнем Востоке, а в Европе (Лакутюр 1967, стр. 27)! В более общем плане, если Блох упрекает Ленина в придании чрезмерного значения колониальному вопросу, то Хо Ши Мин в 1923 году критикует Маркса по противоположной причине: «Маркс построил свое учение на определенной философии истории. Какая история? Это Европа. Но что такое Европа? Это не человечество в его целостности» (в Ruscio 1998, стр. 21). Недооценка колониального вопроса — это прямая форма прозападного шовинизма. С другой стороны, исходя из ужасов резни, официально развязанной обеими сторонами во имя защиты родины, в широких слоях западного марксизма распространяется возвышенный и абстрактный интернационализм, склонный считать национальный вопрос решенным и, следовательно, делегитимировать национально-освободительные движения колониальных народов (это косвенная форма прозападного шовинизма). Именно против этой тенденции иносказательно полемизирует Хо Ши Мин в начале своей речи на Турском конгрессе в декабре 1920 года: Товарищи, я хотел бы приехать и сотрудничать с вами в деле мировой революции, но с величайшей печалью и глубочайшим отчаянием я приезжаю сегодня, как социалист, чтобы выразить протест против отвратительных преступлений, совершенных в моей родной стране (в Lacouture 1967, стр. 36). Лозунг мировой революции рискует заставить нас упустить из виду более скромную, но и более конкретную задачу политической поддержки народов, борющихся за освобождение от колониального ига и утверждение себя в качестве независимых национальных государств. Блох (1923, стр. 320) не устает осуждать милитаризм, более того, в этой связи он упрекает Маркса в том, что он направил свою атаку почти «только против капитализма», вместо того чтобы сосредоточить свой огонь на «милитаризме», воплощением которого была бы Пруссия. Хо Ши Мин (1925, с. 42, 32-33 и 38) рассуждает совершенно иначе, обращая внимание на «колониальный милитаризм»: именно он развязывает в колониях охоту за «человеческим материалом», за «черной или желтой плотью», которую великие капиталистические державы присваивают себе право спокойно приносить в жертву в войне за завоевание гегемонии в мире. Мы увидим, как Коммунистический Интернационал уже через год после своего основания выдвинет лозунг, призывающий не только «пролетариев», но и «трудящихся» стать главными героями революции.

«угнетенных народов» всего мира и выражающая ясное осознание центральности колониального вопроса. Однако еще в 1924 году, по случаю V конгресса Коммунистического Интернационала, Хо Ши Мин счел необходимым вмешаться в дискуссию с кратким, но красноречивым заявлением, в котором подверг критике постоянную недооценку колониального вопроса: «У меня сложилось впечатление, что товарищи не до конца поняли, что судьба пролетариата всего мира [...] тесно связана с судьбой угнетенных наций колоний» (в Коткин 2014, стр. 550). Наряду с Великобританией Блох также стремится преобразить США. Это годы, в которые, не отказываясь от своих колоний (Филиппинов) в собственном смысле слова, от доктрины Монро и связанного с ней неоколониального контроля над Латинской Америкой, североамериканская республика вместе с Вильсоном пытается придать себе «антиколониальный» тон, размахивая флагом самоопределения народов. Блох (1918/1985, стр. 431-32) горячо поддерживает эту идею, хотя в этом случае он не принимает во внимание ни колонии, ни полуколонии, ни отношение, которое сохраняющийся режим превосходства белой расы уделяет народам колониального происхождения (особенно чернокожим). Давайте теперь посмотрим на Хо Ши Мина: в поисках работы он прибыл в Соединенные Штаты в 1924 году и стал ужасным свидетелем линчевания — медленной, бесконечной пытки чернокожего человека на глазах у веселящейся и ликующей толпы белых. Давайте опустим ужасные подробности и сосредоточимся на политическом выводе: «На земле, окруженная смрадом жира и дыма, черная голова, изуродованная, зажаренная, деформированная, корчит ужасную гримасу и, кажется, спрашивает заходящее солнце: «Это цивилизация?»» И поэтому, помимо колониальных народов, угнетению, унижению и дегуманизации подвергаются и те, кто, хотя и являются гражданами страны, склонной прославлять себя как старейшую демократию в мире, выдают цветом своей кожи свою чуждость так называемой высшей расе. Молодой индокитайец, который теперь созрел в своем революционном и коммунистическом выборе, осуждает позор режима белых супремасистов и Ку-клукс-клана в «Correspondance Internationale» (французская версия органа Коммунистического Интернационала) (в Wade 1997, стр. 203-04). Размышления о судьбе афроамериканцев, должно быть, сыграли свою роль и в воспитании Мао Цзэдуна: согласно одному авторитетному свидетельству, он «кое-что знал о проблеме негров в Соединенных Штатах и провел нелестное сравнение между обращением с неграми и американскими индейцами и правильной политикой, принятой в Советском Союзе в отношении национальных меньшинств» (Snow 1938, стр. 88-9). В то время как на Западе и в формировании западного марксизма особый отклик вызывают страницы Ленина, посвященные осуждению кровавой войны, тотальной мобилизации и регламентации, на Востоке и в формировании восточного марксизма с особой силой отзываются страницы, направленные против империализма и претензий так называемых «избранных наций» или «образцовых наций» на господство и грабеж остального мира. Мы являемся свидетелями двух битв за признание. Что касается колоний, то это ясно видно из анализа процессов дегуманизации, разработанного Хо Ши Мином: колониальные народы низводятся до уровня «человеческого материала» или «черного или желтого мяса», которое приносится в жертву более или менее рабскому труду или сжигается в войне, в которой за тысячи километров народы хозяев сталкиваются друг с другом в смертельной состязательности. При более внимательном рассмотрении требование признания возникает также из борьбы, которую вели на Западе народные массы против Первой мировой войны. Италия втянута в этот процесс, несмотря на сопротивление широких масс католической или социалистической ориентации, когда всем уже ясно, какую огромную цену придется заплатить человеческими жизнями. Тогда мы можем понять вывод Грамши: народные массы, с которыми всегда обращаются как с толпой младенцев и которые поэтому считаются неспособными понимать и желать на политическом уровне, могут быть спокойно принесены правящим классом в жертву на алтаре его имперских проектов. И поэтому необходимо добиться того, чтобы «трудящиеся» не оставались в положении «хорошей добычи для всех» и просто «человеческого материала» в распоряжении элиты, «сырья для истории привилегированных классов».

(Грамши 1916/1980, стр. 175; Грамши 1920/1987, стр. 520). Между восточным марксизмом и западным марксизмом не должно быть противоречий: мы имеем дело с двумя различными перспективами одной и той же социальной системы, исследуемыми в обоих случаях исходя из анализа, разработанного Лениным. То есть, капитализму-империализму бросают вызов два вида борьбы за признание: первый предполагает, что целые нации избавляются от угнетения, унижения и дегуманизации, присущих колониальному правлению; Главными действующими лицами второго являются рабочий класс и народные массы, которые отказываются быть «сырьем» в распоряжении элит. И все же с самого начала сближение, единство и взаимное признание между этими двумя борьбами за признание не являются чем-то само собой разумеющимся. 1 Об общих рамках, изложенных здесь, см.: Лосурдо 2008, стр. 242-43.

II. Социализм против капитализма или антиколониализм против колониализма? 1. От «единственно пролетарской» революции к антиколониальным революциям До сих пор мы видели, как различные экономические и социальные ситуации и различные культурные традиции способствовали расхождению двух марксизмов, расположенных на Западе и на Востоке. Теперь речь идет об анализе того, какое влияние на этот процесс оказали быстрое изменение международной структуры и все более явное несоответствие между первоначальными надеждами, вызванными Октябрьской революцией, и последующими историческими событиями. Возмущение по поводу Первой мировой войны породило среди европейских коммунистов твердое убеждение: на повестке дня стояло свержение политико-социальной системы, ответственной за ужасающую бойню, больше не было никаких промежуточных целей, которые можно было бы преследовать; все вращалось вокруг противоречия капитализм/социализм или буржуазия/пролетариат. Такого же мнения придерживался и Ленин, который неоднократно утверждал: «империализм есть канун социалистической революции»; это была «высшая стадия капитализма» именно потому, что своими позорами и вызванными ими массовыми восстаниями она знаменовала «переход от капиталистического строя к более высокому социальному и экономическому порядку» (ЛО, 22; 189 и 298). Качественный скачок, который маячил на горизонте, имел бы несоизмеримые масштабы по сравнению с потрясениями, которые происходили в прошлом, какими бы значительными они ни были. В январе 1917 года, отмечая двенадцатую годовщину русской революции 1905 года, «буржуазно-демократической по своему социальному содержанию, но пролетарской по средствам борьбы» (она имела целью свержение царского самодержавия и феодального дворянства, а не капиталистической буржуазии, и тем не менее ее ударной силой были рабочие, класс по преимуществу антикапиталистический), Ленин пришел к выводу, что новая русская революция у ворот будет «прологом к надвигающейся европейской революции» и будет «только пролетарской, в самом глубоком смысле этого слова, то есть пролетарской, социалистической также и по своему содержанию», а также при массовом участии пролетариата и народных классов (ЛО, 23; 239-40 и 253). Накануне свержения «правительства империалистической бойни» и завоевания власти большевиками революционный вождь вновь заявил, что «великий перелом» в повестке дня выходит далеко за рамки России: приближается «мировая пролетарская революция», «международная социалистическая революция», победа «интернационализма» (ЛО, 26; 63-64 и 68). Однако чем больше Ленин размышлял о гигантском конфликте, бушевавшем в Европе и мире, тем больше он начинал сомневаться в только что увиденной им теоретической и политической платформе. Летом 1915 года он охарактеризовал разразившуюся годом ранее мировую войну как «войну между рабовладельцами, за укрепление и усиление колониального рабства»; «оригинальность ситуации заключается в том, что в этой войне судьбы колоний решаются вооруженной борьбой на континенте» (ЛО, 21; 275 и 277). Эта формулировка подразумевала, что «первоначальная» ситуация, при которой политическая инициатива принадлежала исключительно «рабовладельцам», то есть великим колониальным и империалистическим державам, не продлится долго; Рабы в колониях не замедлили бы поднять восстание. На самом деле, как отметил Ленин год спустя, восстание уже началось. Да, «британцы жестоко подавили восстание своих индийских войск в Сингапуре»; нечто подобное произошло во «французском Аннаме» (т.е. Вьетнаме) и в «немецком Камеруне». Это был процесс, в котором участвовала сама Европа: Ирландия также восстала против колониального правления, что было подтверждено лондонским правительством отрядами палачей

(ЛО, 22; 351). Это был анализ, пришедший к выводам удивительной дальновидности. Еще до начала войны и в ее ходе Ленин точно указал на два эпицентра гигантской революционной и национальной бури, которая надвигалась и которая ознаменует весь двадцатый век: это были «Восточная Европа» и «Азия», или «Восточная Европа», с одной стороны, и «колонии и полуколонии» — с другой (ЛО, 20; 414 и 23; 36). Фактически, в первой из двух указанных здесь областей должен был произойти и крах проекта Гитлера по созданию колониальной империи континентального типа для Германии; второе внесло бы решающий вклад в свержение и крах (по крайней мере, в ее классической форме) мировой колониальной системы (вспомним национально-освободительные движения в Китае, Индии, Вьетнаме и т. д.). Мы далеки от перспективы «только пролетарской» революции и «мировой пролетарской революции», «международной социалистической революции». Уже выстраданное и не лишенное колебаний у самого Ленина, осознание постоянного или возрастающего значения колониального и национального вопроса, несмотря на победу Октябрьской революции и ее социалистический и интернационалистический пафос, встретило сильное сопротивление в рядах марксистских и коммунистических левых в Европе: какими бы законными они ни были, имели ли еще смысл протесты колониальных народов и борьба за национальное освобождение? Разве гигантская битва за мировую гегемонию, разразившаяся в 1914 году между противоборствующими империалистическими коалициями, не продемонстрировала донкихотский характер попыток той или иной угнетенной нации обрести национальную независимость? Что мог сделать Давид против Голиафа? Даже если бы ему каким-то чудом удалось обрести политическую независимость, он остался бы лишен экономической независимости и продолжал бы в той или иной форме страдать от гнета той или иной великой державы. Итак, реальная проблема заключалась в том, чтобы раз и навсегда положить конец капиталистическо-империалистической системе в глобальном масштабе: таков был аргумент важного течения марксистских и коммунистических левых, весьма активного в Европе, на волне возмущения по поводу Первой мировой войны и энтузиазма по поводу Октябрьской революции. Ленин сообщил об этом, когда в августе-октябре 1916 года он изложил позицию «левой группы, немецкой группы «Интернационал»» (куда входили Меринг, Либкнехт и Люксембург), согласно которой «в эпоху разнузданного империализма не может быть больше национальных войн» (ЛО, 23; 34). Принимая это во внимание, легко понять презрение, с которым швейцарская газета «Berner Tagwacht», хотя и решительно выступавшая против войны, отзывалась о восстании, произошедшем в 1916 году в Ирландии, главными действующими лицами которого были люди, стремившиеся освободиться от английского правления и утвердиться в качестве независимого национального государства: это был «путч», который наделал «много шума», но был политически незначимым (LO, 22; 352); В эпоху империализма не имело смысла задерживаться на устаревших и провинциальных промежуточных целях, упуская из виду или ослабляя единственную борьбу, которая имела значение, — борьбу, направленную на свержение капиталистическо-империалистической системы как таковой во всем мире. Против этого тезиса, широко распространенного среди крайне левых в Германии, Швейцарии, на Западе, Ленин резко возражал: Верить в то, что социальная революция мыслима без восстаний малых народов в колониях и в Европе [...], значит отрицать социальную революцию [...] Смотрите: с одной стороны выстраивается армия и говорит: «Мы за социализм», с другой стороны выстраивается другая армия и говорит: «Мы за империализм», и это будет социальная революция! Только с такой педантичной и нелепой точки зрения можно было бы утверждать, что ирландское восстание было «путчем». Тот, кто ожидает «чистой» социальной революции, никогда ее не увидит. Он — революционер на словах, не понимающий настоящей революции (ЛО, 22; 353). Разве это последнее критическое замечание не затрагивает в конечном итоге и «чисто пролетарскую» революцию, на которую, как мы видели, сам Ленин в течение некоторого времени возлагал свои надежды? Остается верным, что наиболее важным аспектом его мысли является то, что революции

антиколониальные движения являются неотъемлемой частью эпохи империализма (и борьбы с капитализмом). Сохранение национального угнетения как на международном уровне, так и внутри тех самых стран, которые хвастались своей демократией (вспомните угнетение афроамериканцев), продемонстрировало «огромную важность национального вопроса» (LO, 21; 90). Легко понять, что это видение возникло прежде всего в стране (царской России), традиционно именуемой «тюрьмой народов», где нельзя было игнорировать национальный гнет, и которая к тому же находилась в непосредственной близости от самого колониального мира. В национальном (и колониальном) вопросе в эпоху империализма наметилась существенная дифференциация между западным марксизмом и восточным марксизмом. Разделительную линию между ними не следует понимать исключительно в географическом смысле, еще и потому, что, как мы знаем, немало лидеров большевистской партии приехали с Запада. И именно полемизируя с двумя из них, Парабеллумом (т. е. Радеком) и Киевским (т. е. Пятаковым), Ленин прояснил свою позицию: «разделение наций на господствующие и угнетенные [...] составляет сущность империализма» и борьба за его преодоление должна составлять «центральный пункт» революционной программы; да, «это разделение [...] бесспорно существенно с точки зрения революционной борьбы с империализмом» (ЛО, 21; 374). Состоявшийся в Баку сразу после II конгресса Коммунистического Интернационала Конгресс народов Востока летом 1920 года подтвердил и официально оформил эту точку зрения. Он чувствовал необходимость объединить девиз, завершающий Манифест Коммунистической партии, и Учредительную речь Международного Товарищества Рабочих. Новый девиз звучал так: «Пролетарии всех стран и угнетенные народы всего мира, соединяйтесь!» Теперь, наряду с «пролетариями», в качестве полноправного революционного субъекта выступили и «угнетенные народы». Начинало формироваться понимание того, что классовая борьба — это не только борьба пролетариата капиталистической метрополии, но и борьба угнетенных народов колоний и полуколоний. И именно этот второй тип классовой борьбы определил двадцатый век. Октябрьская революция одержала победу, обратившись к Западу с призывом к социалистической революции и к Востоку с призывом к антиколониальной революции. Поэтому последнее никогда не терялось из виду, просто в скором времени оно неожиданно приобрело центральное значение и стало вызывать подозрение со стороны западного марксизма.

2. Национальный и колониальный вопрос в сердце Европы Фактически колониальный и национальный вопрос в конечном итоге вышел далеко за рамки собственно колониального мира. Ленин и в этом вопросе был необычайно проницателен. Мы уже знаем его упоминания о надвигающихся на Восточную Европу штормах. Это еще не все. В июле 1916 года, увидев, как армия Вильгельма II подошла к воротам Парижа, великий революционер, с одной стороны, подтвердил империалистический характер идущей тогда Первой мировой войны, а с другой — обратил внимание на возможный поворот событий: если гигантский конфликт закончится «победами в стиле Наполеона и подчинением целого ряда национальных государств, способных к автономной жизни [...], то в Европе станет возможной великая национальная война» (LO, 22; 308). В этом контексте стоит перечитать важный отрывок из статьи Ленина, посвященной анализу империализма: для него характерна «мания не только завоевывать аграрные территории [как утверждал Каутский], но и накладывать руки на высокоиндустриальные страны», хотя бы с целью ослабления «противника» (ЛО, 22; 268). Империалистическая гонка за мировую гегемонию не знала границ. Независимо от того, насколько развитой и древней была цивилизация, не было ни одной страны, застрахованной от риска превращения в колонию или полуколонию; даже колониальная и империалистическая держава не могла считать себя в безопасности. Действительно, после победы Гитлера «в наполеоновском стиле» весной 1940 года Франция стала колонией или полуколонией Третьего рейха. Интересно отметить, что еще до завоевания власти Гитлер приступил к расовой дискриминации французов, причислив их к колониальным народам и низшим расам: Франция не была по-настоящему частью белого мирового сообщества; он был на пути к «негрификационному» (Vernegerung), он не чурался межрасовых браков и сексуальных отношений и поэтому бесстыдно «негрификационно осквернял свою кровь». Этот разрушительный процесс зашел настолько далеко, что можно было «говорить о возникновении африканского государства на европейской земле»; Действительно, «евро-африканское государство мулатов» уже существовало (Гитлер 1925-27, стр. 730; Гитлер 1928, стр. 152). Загнанный обратно в колониальный мир, французский народ, чтобы вернуть себе независимость и национальное достоинство, был вынужден прибегнуть к национальной и антиколониальной революции. Возможно, еще более значимым было то, что происходило в Италии: вступив во Вторую мировую войну под явно империалистическими лозунгами (завоевание места под солнцем, возвращение Империи «на роковые холмы Рима» и т. д.), Муссолини к моменту своего падения оставил страну не только поверженной и разрушенной, но и в значительной степени контролируемой армией, которая вела себя как армия оккупации и которая считала местное население колониальным народом, представителями низшей расы и обращалась с ним как с низшей расой. Показательна запись в дневнике Геббельса (1992, стр. 1951-952) от 11 сентября 1943 года: «Из-за своей нелояльности и предательства итальянцы утратили всякое право на современный тип национального государства. Они должны быть наказаны самым суровым образом, как того требует закон истории». Фактически, в глазах некоторых нацистских главарей итальянцы теперь были «негроидами», с которыми следовало избегать сексуального заражения и которых после окончания войны приходилось использовать как более или менее покорную рабочую силу, как «рабочих на службе у немцев» (в Шрайбере, 1996, стр. 21-4). Приняв участие в развязывании империалистической войны и в завоевании колоний, прежде всего в Африке и на Балканах, Италия оказалась перед необходимостью вести национально-освободительную войну, чтобы сбросить колониальное иго, навязанное бывшим союзником, и вернуть себе независимость и национальное достоинство. В заключение, как порой и отчасти интуитивно предвидел Ленин, в самом сердце Европы революция, далеко не «только пролетарская», оказалась антиколониальной и национальной.

3. Социалистические страны в «эпоху наполеоновских войн» По крайней мере, что касается Советской России, было ли противоречие социализм/капитализм или пролетариат/буржуазия однозначно главным? Убеждая своих товарищей по партии в необходимости подписания унизительного Брестского мира, в феврале — марте 1918 года Ленин заметил: «Может быть, другая эпоха — подобно эпохе наполеоновских войн — будет эпохой освободительных войн (именно войн, а не одной войны), навязанных захватчиками Советской России» (ЛО, 27; 61). Если бы этот сценарий имел место, большевикам пришлось бы в первую очередь заняться борьбой за национальную независимость. В этом случае даже для страны, которая была главным героем социалистической Октябрьской революции, социализм/капитализм или пролетариат/буржуазия не были бы главным противоречием; и, возможно, такая ситуация продолжалась бы целую «эпоху». Какую конкретную конфигурацию имело бы столкновение наполеонизма и антинаполеонизма? Особенно к концу Первой мировой войны стало ясно, что Второй рейх ведет свою кампанию на Востоке в ином духе, чем на Западе. Продвижение на Восток имело явный расовый и колониальный подтекст: по крайней мере для наиболее экстремистских кругов речь шла о том, чтобы оттеснить Россию в границы, существовавшие до установления Петром Великим, и тем самым открыть обширное пространство для колониального или полуколониального господства Германии. Исходила ли угроза колониального порабощения только с одной стороны? В период между Февральской и Октябрьской революциями Сталин следующим образом осудил позицию Антанты: она пыталась всеми силами заставить Россию продолжать борьбу и поставлять ресурсы и пушечное мясо великим западным державам. Последняя ставила своей целью превратить большую страну, расположенную между Европой и Азией, «в колонию Англии, Америки и Франции»; Неудивительно, что они вели себя в России так, как будто находились «в Центральной Африке» (Сталин 1917/1971-73, т. 3, стр. 127 и 269). Действительно, среди правящих классов Запада распространялось откровенно расистское отношение к стране, возникшей в результате Октябрьской революции: могла ли страна, управляемая такими варварами и дикарями, как большевики, по-прежнему считаться неотъемлемой частью сообщества цивилизованных народов и белой расы? Осуждая «растущую волну цветных народов», в книге, которая имела необычайный успех по обе стороны Атлантики, американский писатель вынес бесповоротный приговор: большевизм, подстрекающий к восстанию колониальных народов, следует рассматривать и относиться к нему как к «ренегату, предателю в нашем лагере, готовому продать цитадель», как к «смертельному врагу цивилизации и (белой) расы» (Стоддард, 1921, стр. 220-21). Этот тезис был подхвачен в Германии Освальдом Шпенглером (1933, стр. 150): став советской, Россия сбросила «“белую” маску», чтобы снова стать “великой азиатской, “монгольской” державой”, неотъемлемой частью, к настоящему времени, “всего цветного населения земли”, одушевленного ненавистью к “белому человечеству”. На дворе 1933 год. За год до этого, а точнее 27 января 1932 года, выступая перед промышленниками Дюссельдорфа (и Германии) и окончательно заручившись их поддержкой для своего прихода к власти, Гитлер (1965, стр. 75-7) разъяснил свое видение истории и политики. На протяжении девятнадцатого века «белые народы» достигли положения неоспоримого господства в результате процесса, который начался с завоеванием Америки и развивался под знаменем «абсолютного, врожденного чувства господства белой расы». Поставив под сомнение колониальную систему и спровоцировав или усугубив «смятение белой европейской мысли», большевизм подверг цивилизацию смертельной опасности. Если кто-то хотел противостоять этой угрозе, необходимо было подтвердить в теории и на практике «убежденность в превосходстве и