поэтому [превосходящего] права белой расы», необходимо было защитить «положение господства белой расы по отношению к остальному миру». Была четко изложена программа колонизаторской и рабовладельческой контрреволюции. Необходимое подтверждение планетарного господства белой расы предполагало усвоение основополагающего урока, вытекающего из истории колониальной экспансии Запада: нельзя колебаться в применении «самой жестокой беспринципности», требовалось «осуществление крайне жестокого сеньориального права (Herrenrecht)». Таковы были предпосылки варварской агрессии, с помощью которой гитлеровская Германия пыталась построить свою колониальную империю в Восточной Европе, порабощая «туземцев», славян, заклейменных как низшая раса, пригодная лишь для рабского труда. Остановить этот проект положила Великая Отечественная война, в которой Советский Союз был главным героем, ставшая результатом процесса индустриализации, проводившегося форсированными этапами и сопровождавшегося ужасающими человеческими и социальными издержками. Если это так, то стояло ли на повестке дня Советской России построение нового общественного порядка или в первую очередь защита от опасности колониального порабощения? Необходимо ли было сначала переосмыслить и кардинально перестроить общественные отношения или же посвятить себя развитию производительных сил и росту промышленного (и военного) производства в частности? Нужно ли было на местах производства и на полях сражений апеллировать к определенному классу (пролетариату) или ко всей нации (поскольку на карту была поставлена защита национальной независимости)? Аналогичные соображения применимы и к другим странам, пережившим революцию социалистической направленности. В Китае «освобожденные» районы, управляемые Коммунистической партией и возникшие в результате отступления в сельскую местность, вызванного катастрофическим поражением рабочей революции в Шанхае в 1927 году, были быстро вынуждены принять во внимание колониальный экспансионизм Империи Восходящего Солнца. Начиная с 1937 года, с началом широкомасштабного вторжения, развязанного токийским правительством, борьба с колониализмом затмила все остальные аспекты политической жизни. До такой степени, что Мао Цзэдун в этих обстоятельствах выдвинул теорию о «тождестве национальной борьбы и классовой борьбы». Эта идентичность возглавила войну сопротивления японскому империализму, войну сопротивления, направлявшуюся Коммунистической партией, но призванную спасти китайскую нацию в целом от порабощения, на которое ее обрекла Империя Восходящего Солнца. В заключение следует отметить, что глава истории, начавшаяся с Октябрьской революции, ознаменовалась появлением стран социалистической ориентации, столкнувшихся с агрессией или угрозой агрессии, и «эпохой наполеоновских войн», навязанных империалистическими державами. Это была объективная ситуация, которая отодвинула на второй план проблему построения социалистического или коммунистического общества. Происходило то, что можно назвать поворотным моментом в истории двадцатого века. Эпохальное значение Октябрьской революции должно быть ясно каждому. Однако, в то время как публичные дебаты и политический конфликт, казалось, были полностью сосредоточены на дилемме капитализма/социализма, произошло совершенно неожиданное событие, долгое время остававшееся незамеченным большинством людей: постепенно становилось ясно, что колониальный вопрос будет играть существенную роль даже в стране, возникшей в результате социалистической Октябрьской революции. Теперь мы можем лучше понять, почему надежды, изначально порожденные этой революцией, не оправдались. Именно развитие объективных противоречий поставило на повестку дня и в мировом масштабе столкновение империализма и антиимпериализма, колониализма и антиколониализма. И этот конфликт продолжал оставаться приоритетным, даже если дело антиимпериализма и антиколониализма поддерживалось политическими силами коммунистической ориентации, полными решимости сохранить эту ориентацию. Великий исторический кризис первой половины двадцатого века завершился крушением проекта Гитлера по созданию колониальной империи в Восточной Европе. Так закончилось то, что было определено как «величайшая колониальная война в истории» (Олусога, Эриксен 2010, стр. 327).

Определение на сто процентов верное, если внести небольшую поправку. Это одна из двух крупнейших колониальных войн в истории, вторая из которых завершилась поражением Империи восходящего солнца, стремившейся повторить в Азии программу, реализованную Гитлером в Восточной Европе. Революционный цикл, начавшийся в октябре 1917 года, завершился двумя гигантскими национальными войнами: Великой Отечественной войной, которую вел Советский Союз, и Войной национального сопротивления японскому империализму, которую вел Китай. Варварская колониальная и рабовладельческая контрреволюция не только потерпела поражение, но и дала начало глобальной антиколониальной революции, которая ознаменовала вторую половину двадцатого века и положила конец мировой системе, существовавшей на протяжении столетий и характеризовавшейся жесточайшей несвободой и угнетением. Эпохальное достижение и грандиозный процесс освобождения. Но всего этого было очень мало в глазах тех, кто, особенно на Западе, ожидал исчезновения государства или пришествия «нового человека», если использовать выражение, которое повторяется в «Духе утопии» Блока (см. выше, гл. I, § 4).

4. Дилемма Дэниелсона и два марксизма Мы имеем дело с давней проблемой, возникшей еще до Октябрьской революции. Незадолго до своей смерти Энгельс заметил, что «ведение войны» теперь стало «особой отраслью крупной промышленности», так что крупная промышленность «стала политической необходимостью» для страны, которая не хотела быть порабощенной, и она могла осуществить ее «только в одной форме — капиталистической» (MEW, 38; 467-68). Эти размышления содержались в письме к Николаю Федоровичу Даниельсону, редактору русскоязычного издания «Капитала». Последний более четко обозначил дилемму, с которой столкнутся социалисты в России, придя к власти: должны ли они полностью посвятить себя процессу индустриализации (оставив больше или меньше места для капитализма), чтобы компенсировать отставание от более развитых стран? Побочным эффектом стало бы усиление социальной поляризации внутри страны. Должны ли мы стремиться к медленному и постепенному социалистическому развитию, начиная с МИР, с деревенских общин, традиционно характеризующихся более или менее эгалитарной ориентацией? Это могло бы избежать неравенства и трагедий, присущих капиталистической индустриализации, но это усугубило бы отсталость России и все больше «подвергло бы ее колониальному господству со стороны той или иной великой мировой державы» (в Коткин 2014, стр. 65-6). Итак: на какое из двух неравенств следует обратить внимание в первую очередь: на внутреннее, российское или глобальное, планетарное? Дилемма Дэниелсона стала еще более актуальной, когда революция, возглавляемая коммунистической партией, охватила страны еще более отсталые, чем царская Россия. Приоритет борьбы с глобальным неравенством и быстрой модернизацией был навязан не только для укрепления независимости, но и для того, чтобы раз и навсегда предотвратить опасность повторения голода и придать конкретность идеалу равенства на всех уровнях. Пример Китая является показательным. После того, как победа над японским империализмом была достигнута, Мао поспешил разъяснить, что борьба с колониализмом и неоколониализмом далека от завершения: «реальное и подлинное равенство прав» требует значительных преобразований для преодоления разрыва с более развитыми странами на всех уровнях; «иначе независимость и равенство будут номинальными и неэффективными» (Мао Цзэдун 1945/1969-75, т. 3, стр. 268). Как уже говорилось, поскольку Китай переживал самый трагический период своей истории, цель «модернизации» приобретала все более центральную роль по мере приближения освобождения. Мао (1949/1969-75, т. 4, стр. 425) четко определил свою правительственную программу: «только модернизация» может «спасти Китай». А модернизация означала стремление догнать наиболее развитые страны, чтобы установить с ними отношения существенного равенства также на экономическом и технологическом уровне. Даже завоевание власти не изменило политическую повестку дня. Накануне официального провозглашения Народной Республики лидер коммунистов забил тревогу: Вашингтон стремился добиться того, чтобы Китай «жил на американской муке», превратившись в итоге в «американскую колонию» (Мао Цзэдун 1949/1969-75, т. 4, стр. 467). И снова борьба с колониализмом и неоколониализмом была даже более приоритетной, чем построение нового общественного порядка. И эта борьба имела существенное экономическое измерение: только развитие производительных сил было способно придать конкретность национальной независимости и предотвратить опасность неоколониальной зависимости. Мао также столкнулся с дилеммой Дэниелсона на теоретическом уровне. Он подчеркнул необходимость того, чтобы его страна предшествовала социалистической трансформации этапом «новой демократии»: В силу своего социального характера, на первом этапе или на первом этапе революция колонии

или полуколония остается в основе своей буржуазно-демократической революцией, и объективно ее цель — расчистить почву для развития капитализма; Однако эта революция уже не является революцией старого типа, руководимой буржуазией и ставящей своей целью построение капиталистического общества и государства буржуазной диктатуры, а революцией нового типа, руководимой пролетариатом и ставящей своей целью построение на первом этапе новодемократического общества и государства совместной диктатуры различных революционных классов. Поэтому эта революция также служит открытию еще более широкого пути для развития социализма. В ходе своего развития он будет проходить через различные этапы, связанные с изменениями в лагере противника и в рядах его союзников, но его основной характер останется неизменным (Мао Цзэдун 1940/1969-75, т. 2, с. 360). В марксистском смысле этого слова социализм уже сам по себе является переходной фазой; китайский коммунистический лидер выдвинул теорию о своего рода переходе внутри перехода. Социализм не только не был устранен или потерян из виду, но, так сказать, стал целью, растянутой на гораздо более длительный период, чем первоначально предполагалось; с другой стороны, оно также провозглашалось и осуществлялось во имя завоевания и защиты независимости. Мы видели, как в 1949 году Мао указал на марксизм-ленинизм как на единственную теорию, потому что она была научной и могла привести китайский народ к национальному спасению. Восемь лет спустя китайский лидер добавил: «Только социализм может спасти Китай. «Социалистический режим стимулировал быстрое развитие наших производительных сил» (Мао 1957/1979, стр. 548). Позже Дэн Сяопин также выдвинул лозунг, что «только социализм может спасти Китай» и «только социализм может развить Китай». Социализм был призван обеспечить экономическое и технологическое развитие, являющееся предпосылкой достижения реальной национальной независимости. Основной момент оставался неизменным: «Отклонитесь от социализма, и Китай неизбежно вернется к полуфеодализму и полуколониализму» (Дэн Сяопин 1989 и 1979/1992-95, т. 3, стр. 302 и т. 2, стр. 176). Дэн Сяопин (1987-88/1992-95, т. 3, стр. 202 и 273) даже больше, чем его предшественник, настаивал на том, что «для достижения подлинной политической независимости страна должна освободиться от нищеты». А вместе с бедностью необходимо было ликвидировать или радикально сократить технологическую отсталость: «отставание Китая от других стран» было тревожным и на уровне международных отношений. Однако, пока новый лидер продвигал политику реформ и открытости, чтобы получить доступ к технологиям развитых капиталистических стран и начать заполнять пробел, который мог подорвать или поставить под угрозу национальную независимость, другие на Западе культивировали иную и противоположную мечту: Некоторые аналитики даже предсказывали, что Особые экономические зоны станут своего рода американской колонией в Восточной Азии [...] Американцы верили, что Китай станет гигантским экономическим филиалом Соединенных Штатов благодаря возрождению системы открытых дверей начала двадцатого века, а сегодня вместо этого они столкнулись с новым экономическим соперником (Ferguson 2006, стр. 585-86). Как можно видеть, борьба между колониализмом и антиколониализмом характеризует историю Китайской Народной Республики на протяжении всего ее развития. И то же самое соображение применимо и к другим странам, которые также имеют социалистическую ориентацию, но гораздо меньшие по размеру и, следовательно, еще более подвержены опасности потери своей независимости. В 1960-х годах Че Гевара (1960 и 1965/1969, стр. 883 и 1429) призывал к бдительности в отношении «экономической агрессии» и призывал Кубу и новые независимые страны «освободиться не только от политического, но и от экономического ига империализма». На маленьком острове, которому угрожала американская сверхдержава и доктрина Монро, новая сила, рожденная революцией, приняла дело социализма и коммунизма и, тем не менее, продолжала определять своей главной задачей борьбу с колониализмом и неоколониализмом. Дилемма Дэниелсона была по большей части проигнорирована западным марксизмом. В конце Первой мировой войны Блох обратил внимание на колониальные цели Германии.

Вильгельм II, который не случайно относился к «стране Толстого как к части черного континента» и прибег к жестокости, типичной для колониальных войн: в дополнение к аннексии огромных территорий, он «уничтожил свободу и позволил утонуть около десяти миллионов украинских большевиков близ города Таганрога» (Блох 1918/1985, с. 318-19). Это не помешало немецкому философу обвинить советскую власть в том, что она до последнего оттягивала строительство социализма, создание экономических и социальных отношений, основанных на свободе и равенстве. Не было никакого оправдания политике, проводимой Лениным, «красным царем»: «в русской деревне все еще существует старый институт МИРа, т. е. полукоммунистической сельской общины, чтобы в соответствии с этим и с волей большинства русского народа можно было проводить угодную ему агропролетарскую политику» (Блох 1918/1985, с. 196-97). Это была позиция, схожая с той, которую позднее занял Хоркхаймер, когда немецкая армия стояла у ворот Москвы, он осуждал невнимание советской власти к проблеме исчезновения государства. Позднее Андерсон рассуждал схожим образом, когда он восхвалял бесконечное превосходство западного марксизма над восточным марксизмом. Годом ранее война во Вьетнаме закончилась поспешным отступлением американских войск из Сайгона. Это было поражение, нанесенное, казалось бы, непобедимой сверхдержаве небольшим народом и небольшой страной, возглавляемой, однако, коммунистической и марксистской партией, при поддержке стран социалистической ориентации и коммунистического движения, что способствовало тому, что война, развязанная Вашингтоном, стала непопулярной даже на Западе. Однако, как и отчаянное сопротивление Советской армии и народа для Хоркхаймера, победоносное наступление Вьетнамской народной армии было лишено философского значения для Андерсона. Он разработал прекрасный и интересный анализ различной конфигурации отношений между природой и историей, а также между объектом и субъектом в двух марксистских течениях, но он избегал задавать вопросы, которые сегодня кажутся неизбежными: какая философская теория и какая политическая линия сделали возможной новую великую победу антиколониальной революции после той, что была достигнута в Китае в 1949 году и на Кубе десять лет спустя? Почему эту революцию продолжало возглавлять коммунистическое движение и каково было ее отношение к делу построения посткапиталистического мира? В таких странах, как Китай, Куба, Вьетнам, окончательно ли завершилась борьба за национальную независимость или начался новый этап экономического и технологического развития? Как же тогда должны были формироваться производственные отношения? При отсутствии таких вопросов неспособность реализовать первоначальные ожидания и надежды Октябрьской революции в конечном итоге предстала как недвусмысленный результат теоретического и политического вырождения восточного марксизма.

5. Два марксизма в начале и конце второй Тридцатилетней войны Наряду с неожиданным распространением национального и колониального вопроса, распространение марксизма на мировом уровне углубило и различие между Западом и Востоком, наметившееся еще в годы зарождения международного коммунистического движения. Давайте посмотрим, что происходило накануне и в начале Второй мировой войны. В 1935 году, столкнувшись с растущей угрозой Третьего рейха, Коммунистический Интернационал начал проводить политику антифашистского народного фронта и выступал за союз страны, рожденной Октябрьской революцией, с Великобританией, Францией и США. Это был поворотный момент, который, безусловно, не встретил единодушного согласия среди чернокожих, боровшихся за освобождение: разве союз с традиционными колониальными державами и странами, воплощавшими принцип превосходства белой расы и Запада на внутреннем и международном уровне, не означал отказа от борьбы за освобождение колониальных народов? Такого мнения придерживался выдающийся чернокожий историк из Тринидада, ярый поклонник Троцкого, а именно С.Л.Р. Джеймс, который еще в 1962 году так описал эволюцию другого великого толкователя дела эмансипации чернокожих, также из Тринидада: Оказавшись в Америке, он [Джордж Пэдмор] стал активным коммунистом. Его перевели в Москву, чтобы он возглавил пропагандистское и организационное бюро чернокожего населения, и здесь он стал самым известным и пользующимся наибольшим доверием агитатором за независимость Африки. В 1935 году Кремль, стремясь к альянсам, отделил Великобританию и Францию как «демократические империализмы» от Германии и Японии как «фашистских империалистов», которые были главной мишенью русской и коммунистической пропаганды. Это различие превратило борьбу за освобождение Африки в фарс: Германия и Япония фактически не имели колоний в Африке. Падмор немедленно разорвал все отношения с Кремлем (Джеймс 1963, стр. 327). Нечто подобное происходило в Южной Африке, которая в то время была белым доминионом Британской империи: подозреваемая и в этом случае в подрыве борьбы против режима превосходства белой расы, политика антифашистского объединенного фронта часто критиковалась или отвергалась чернокожими коммунистическими активистами, которые обращали внимание на роль Великобритании в расистском режиме, который их эксплуатировал и угнетал (Jaffe 1980, p. 223). Такова была позиция восточного марксизма: нельзя правильно оценить природу страны, абстрагируясь от ее поведения по отношению к колониальным народам или народам колониального происхождения. Однако следует добавить, что это был провинциальный и близорукий восточный марксизм. Правда, у Германии и Японии «не было колоний в Африке», но они готовились создать огромную колониальную империю в Восточной Европе и Азии соответственно; Конечно, Германию и Японию нельзя было причислять к главным колониальным державам, но они явно планировали ухудшение и распространение колониального состояния, которое было призвано принять рабские формы и поглотить даже народы, которые до тех пор были от него защищены. Другими словами, политика антифашистского народного фронта не противоречила антиколониальной борьбе. Четыре года спустя международная обстановка радикально изменилась: в августе 1939 года вступил в силу пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией. Это не вызвало особых волнений среди колониальных народов или народов колониального происхождения. Мы увидим, как Дюбуа, великий афроамериканский историк и активист, уже приближавшийся к коммунистическому движению, продолжит сравнивать Третий рейх с США, поскольку оба они были привержены утверждению превосходства белой расы как внутри страны, так и на международном уровне. Даже личность, весьма далекая от коммунистического движения, а именно Ганди, в интервью, данном в то время, когда германо-советский пакт еще был в силе, сравнил Великобританию с Германией: это были две великие державы, стремившиеся защищать или создавать колониальную империю (ниже, гл. IV, § 2).

Вместо этого буря разразилась на Западе и сильно ударила по марксистским и коммунистическим рядам, особенно в североамериканской республике. Здесь действовала, пожалуй, самая важная секция Четвертого Интернационала, основанная незадолго до этого Троцким, и в этой секции, среди белых, возмущение не знало границ: две страны, подписавшие злодейский пакт, нужно было поставить на один уровень; Они достигли соглашения, потому что оба олицетворяли ужас «тоталитаризма». Теперь эта категория, полностью игнорируя колониальный вопрос, включила в свой осуждающий приговор, с одной стороны, страну, которая уже в момент своего основания (с Октябрьской революцией) призвала «рабов колоний» разорвать свои цепи, а с другой стороны, страну, которая намеревалась возобновить и радикализировать колониальную традицию, сделав ее действительной также в Восточной Европе и даже восстановив рабство. Под влиянием этого климата Троцкий (1939/1988, стр. 1285) прибегнул к категории «тоталитарной диктатуры» и в этот род он поместил «сталинский» и «фашистский» (а также гитлеровский) виды, используя, таким образом, категорию тоталитаризма, которая впоследствии стала общепринятой во время холодной войны и в контексте идеологии, доминирующей сегодня. И все же этого оказалось недостаточно, чтобы избежать разрушительного раскола в троцкистской партии США. Диссиденты требовали осудить Советский Союз как империалистическую страну, несущую ответственность за развязывание войны, как и гитлеровская Германия. Даже в этом последнем пункте возник конфликт между западным марксизмом и восточным марксизмом. Началась ли Вторая мировая война 1 сентября 1939 года с вторжения Германии в Польшу? Даже если бы мы хотели сосредоточиться на Европе, почему бы не включить в картину расчленение Чехословакии и итало-германскую интервенцию против Испанской Республики, поддержанную Советским Союзом, но не Великобританией и Францией? И, прежде всего, почему мы игнорируем то, что происходит в Азии? В мае 1938 года Мао оценил ситуацию следующим образом: В настоящее время треть населения мира находится в состоянии войны; смотрите: Италия, затем Япония, Абиссиния, затем Испания, затем Китай. Население воюющих стран сейчас составляет около 600 миллионов человек, почти треть населения мира [...] Чья очередь теперь? Нет сомнений, что последует война Гитлера против великих держав. Вместо этого война уже началась, направленная в основном против колониальных народов (Мао 1969-75, т. 2, стр. 153-54). Эту точку зрения разделял и Сталин (1939/1971-73, т. 14, с. 180): Новая империалистическая война уже два года идет на огромной территории, от Шанхая до Гибралтара, и в ней участвует более 500 миллионов человек. Карта Европы, Африки и Азии перекраивается насильственным путем. С точки зрения Китая, период мира, имевший место в 1937 году, когда японский империализм «изнасиловал Нанкин» и убил двести-триста тысяч человек, вряд ли можно считать состоявшимся. Китайский коммунистический лидер не разделял возмущения американских троцкистов (и «западных» марксистов в целом), а наоборот, выразил удовлетворение пактом о ненападении: он представлял собой «удар по Японии и помощь Китаю», поскольку давал «большую возможность Советскому Союзу», на время освободившемуся от угрозы Третьего рейха и опасности вести войну на два фронта, поддержать «сопротивление Китая Японии» (Мао Цзэдун 1939/1969-75, т. 2, стр. 271 и 275). Очевидно, что в центре внимания китайского коммунистического лидера была колониальная и рабовладельческая война против его страны, развязанная Империей Восходящего Солнца, война, которую порой игнорировал даже западный марксизм. В заключение: великий исторический кризис первой половины двадцатого века, который был определен как вторая Тридцатилетняя война, как в начале, так и в конце повлек за собой расхождение между западным марксизмом и восточным марксизмом. В начале Хо Ши Мин подчеркивал, что для колониальных народов трагедия и ужас начали свирепствовать задолго до 1914 года, а Ленин обращал внимание на тот факт, что Первая мировая война в действительности была переплетением двух войн: той, что бушевала в Европе между работорговцами, и той, которую развязали работорговцы, чтобы

согнать рабов и пушечное мясо в свои колонии. На заключительном этапе Второй Тридцатилетней войны западный марксизм считал, что началом Второй мировой войны стала Европа, а не колонии (в частности, Китай). В любом случае поражение, нанесенное Германии, Японии и Италии, привело к всемирной антиколониальной революции, которая распространилась во второй половине ХХ века.

III. Западный марксизм и антиколониальная революция: пропущенная встреча 1. Дебаты Боббио-Тольятти в год Дьенбьенфу В течение некоторого времени, благодаря также огромному престижу, достигнутому Советским Союзом после Сталинградской битвы, и огромному резонансу, вызванному в Азии и мире победой антиколониальной революции и Коммунистической партии в Китае, скрытая напряженность между двумя марксизмами, казалось, была закрытой главой истории. Однако это лишь видимость, как показали дебаты, развернувшиеся в Италии в 1954 году, главными героями которых были Норберто Боббио, который собирался стать всемирно известным философом, Гальвано Делла Вольпе, в то время самый выдающийся философ итальянского марксизма и коммунизма, и Пальмиро Тольятти, генеральный секретарь Коммунистической партии и ведущий лидер международного коммунистического движения. Кто первый начнет дебаты, тот и есть тот. В годы Сопротивления и в последующие годы – как вспоминает сам Боббио (1955а, стр. 199) – он был «одним из тех, кто верил в теперь уже непреодолимую силу коммунистической партии». И — следует добавить — в непреодолимой силе революционной волны, которая продолжала расти: Мы оставили позади декадентство, которое было идеологическим выражением деградирующего класса. Мы отказались от него, потому что разделяем тяготы и надежды нового класса. Я убежден, что если бы мы не научились у марксизма видеть историю с точки зрения угнетенных, обретя колоссальный новый взгляд на человеческий мир, мы бы не были спасены. Либо мы искали бы убежища на острове внутреннего мира, либо отдали бы себя на службу старым мастерам (Боббио 1954b, стр. 281). Высший и наиболее зрелый результат современности, марксизм, здесь не является мыслью одного автора, а скорее «отправной точкой движения социальной революции, которое все еще продолжается» и которое, по-видимому, невозможно остановить: невозможно «вернуть историю» в прошлое. Тот, кто хочет полностью отвергнуть марксизм, должен знать, что он вступает на путь донкихотства: «он должен повторить путь, который он прошел до сих пор за четыре столетия, и окунуться в Средние века» (Боббио, 1951, стр. 26-7). Помимо марксизма, оценка революции, которую он вдохновил, явно положительная: Октябрьская революция была главным героем радикального «преобразования феодального мира, отсталого в экономическом и социальном отношении». Результатом стала «бурная и разрушительная волна», которая рано или поздно испытает спад и направление в более регулярное русло (Боббио, 1951, стр. 24 и 27). Да, мы находимся в условиях «тоталитарных режимов», но это не может быть поводом для скандала, потому что это «жесткая историческая необходимость», которая тяготеет над настоящим, но которую суждено преодолеть (Боббио 1952, стр. 48-9). Похвала марксизму и коммунизму не произносится с оглядкой исключительно на нерешенный социальный вопрос в капиталистической метрополии: речь идет о том, чтобы подвергнуть сомнению «западную цивилизацию», которая, будучи сильной в достигнутом ею «техническом успехе», «присваивает себе право быть единственно возможной формой цивилизации и, следовательно, рассматривать ход человеческой истории как свою исключительную прерогативу» (Боббио 1951, стр. 24). Нам необходимо положить конец философии истории, которая господствовала в колониальном экспансионизме капиталистического Запада: История имеет только одно направление, и это направление, которому следует белая цивилизация, на окраинах которой нет ничего, кроме кристаллизации, отсталости, варварства [...] Пусть будет только одно