— А ты? — спросил друг. — Ты-то как раз на отшибе.

— Короче, так! — Денчик хлопнул в ладоши. — Я, Рам и Мановар провожаем босса. Ну, Мартынова. Типа мы его — телохранители. Димоны и Илья — Раю, потом Илья — домой, Димоны — с нами на автобусе. У нас в Верхней Николаевке самая мощная банда!

— А мы можем Желткову с собой брать, — без удовольствия сказала Гаечка. — Алиса дружит с близняшками, пусть с ними и ходит.

— И Карася можно брать, — добавил Кабанов так же, без удовольствия. — Он только рад будет, а враг не знает, что он бестолочь.

— Правильно, — одобрил их задумку я. — Чем нас больше, тем меньше шансов, что наедут на такую толпу.

— Думаю. Что вообще не наедут, — предположил Илья. — Нас просто попытались запугать и рассорить.

Мановар подошел ко мне и, ударив себя в грудь, заговорил:

— Короче, хрен они нас запугают! Нас много. Да вся Николаевка встанет, если узнает, что на нас наехала перхоть заводская! Зуб даю. А еще наши, ну, металлисты, оттуда есть. Могу у них расспросить, че за ерунда. Правда, наши с гопотой воюют, но мало ли.

— Я придумал! — Памфилов вскочил с мата и заходил взад-вперед по базе. — Нам надо взять языка в Заводском районе! Объединиться с металлистами, на мотоциклах туда приехать, одного гопника захватить и допросить! Как вам, круто?

Воцарилось молчание. Рамиль и Мановар смотрели на Дена с восхищением, Димоны — со скепсисом.

— Че мы, пальцем деланые? — разошелся Ден. — Да один наш стоит троих ихних!

— Отставить, сержант! — рявкнул я на него и добавил спокойно: — Штирлиц шёл по Берлину, и что-то неуловимое выдавало в нём советского разведчика: то ли будёновка, лихо сдвинутая набекрень, то ли парашют, который волочился за ним по всему городу. Ты вообще соображаешь, что несешь? Какие мотоциклы?! На мотициклах — байкеры, металлисты — это просто те, кто слушает хеви метал. Да вас там закопают, героев недоделанных.

Памфилов пригорюнился, но спорить не стал.

— Короче, хватит мотать сопли на кулак! — воскликнул Рамиль. — Надо действовать. — Он указал пальцем на Лихолетову. — Вот она дело говорит. Надо с Райко побазарить, ибо нефиг затягивать. Прям сейчас к нему и идем, узнаем, виновен он или нет.

— А он к нам выйдет? — засомневался Кабанов. — Темно уже, а он жутко ссыкливый. Да и смелый бы не вышел, потому что тупо это, ведь мы его не любим.

— Если не выйдет, — продолжил Рамиль, — можно считать, что он признал вину. Значит, завтра в школе его выцепим.

— Правильно, — согласился Илья, косясь на меня. — Так мы хоть одну версию проработаем. Райко, вон, возле Раи живет, заодно и ее проводим.

— Да не выйдет он, — скривился Кабанов. — Видели, какой у него забор? Каменный, двухметровый, а по двору павлины ходят, орут, как оглашенные.

Денчик вытянул шею и довольно правдоподобно изобразил вопль павлина, а потом пожаловался:

— Козел он. Сам пригласил нас с Саньком видик смотреть, а когда мы пришли, не пустил, прикиньте?

— Ага, вечно смотрит на всех, как на дерьмо. — Гаечка накинула куртку. — Идем к Петюне, я за! Не выйдет — сам виноват.

Все засобирались на улицу. Когда вышли, дождь уже закончился, а ветер остался. Он не мог сравниться с последним норд-остом, но все равно был сильным и пробирал до костей.

Накинув капюшоны, мы двинулись к холму, где находился магазин, клуб, библиотека, немного частных домов и двухэтажное общежитие типа того, где теперь жил мой отец.

Петюнин дом располагался последним на улице, забор упирался в заросли терновника, а дальше был небольшой пустырь и обрыв в море, откуда открывался вид на горы и далекие огоньки курортного села. Мелким я много раз ходил мимо этого серого забора, чтобы спуститься к морю и искать на берегу павлиньи перья и всякое интересное.

Батя Петюни в СССР продавал мясо, ясное дело, воровал, мамаша работала начальником ресторана, жили они богато и первыми в селе построили двухэтажный дом. Как хвастался Петюня, родители имели доступ в валютные магазины, где продавалось много интересного и недоступного большинству. Мусор, в том числе строительный, чета Райко предпочитала сбрасывать с обрыва, и однажды мы с Ильей нашли на берегу кусок голубого стекла с пузырьками внутри, эта штука казалась мне настоящим чудом.

Теперь мы всей толпой собрались возле калитки, встроенной в черные ворота с художественной ковкой. Под козырьком был звонок, которым я поспешил воспользоваться, а чуть выше — глазок.

— Петрушок, выходи! — сделав руки рупором, тихонько проговорил Памфилов. — Подлый трус, голова, как арбуз!

Забор был высоким. Не три метра, но два — точно, потому мы не видели, что происходило во дворе. Залилась лаем собака, ей ответила другая. Включился свет, хлопнула дверь.

— Кто? — спросили взрослым хрипловатым голосом.

Все сразу замолчали, затихли.

— Нам срочно нужен Пётр, мы — его одноклассники, — крикнул я вверх, надеясь, что меня услышат.

Никто не ответил, донесся приглушенный голос — очевидно, команда собакам, лязгнула цепь. Шаги мы услышали, когда кто-то уже подходил к воротам. В глазке мелькнула тень, щелкнул замок, и наполовину вылез лысый мужчина в теплом халате — отец Петра, хозяин частной пекарни, одной из первых в городе, по прозвищу Корм. Блеснули линзы очков, блеснула огромная голда на волосатой груди. Потянуло мертвечиной