Испуганный дядя Риволи поднимается, держась руками за поясницу.

— Разрешение, говорите вы?.. Разве моя стена не мне принадлежит? Мне нужно разрешение, чтобы делать с моей стеной, что мне заблагорассудится... разрушить или поставить, если мне вздумается?..

— Полно хитрить, старый хрыч... Сами знаете, в чем дело...

— Скажите, наконец... сердится дядя Риволи... моя это стена или нет?

— Стена эта ваша... но она стоит у дороги... И вы не имеете права чинить стену, которая стоит у дороги, хотя бы она и ваша была...

— Но вы сами видите, что она плохо держится, и что, если я не поправлю ее, она упадет, как мертвый человек...

— Может быть... но это меня не касается... Я составлю протокол, во-первых, потому что вы починили свою стену без разрешения, и, во-вторых, потому что сложили опять-таки без разрешения материал на общественной дороге, Вам придется за это заплатить штраф в полтораста франков... Что, дядя Риволи?.. будете помнить теперь...

Дядя Риволи широко раскрывает свой беззубый, черный рот... но от удивления не может слова сказать. Глаза вращаются у него в орбитах, как маленькие волчки. Он мнет в руках свою шапку, собирается с духом и, наконец, говорит со вздохом:

— Полтораста франков!.. Господи Иисусе... разве это можно?..

— И это не все, — продолжает смотритель... вам придется починить свою стену...

— Нет, нет... я не стану чинить... Не стоит она полутораста франков... Пусть будет, что будет...

— Вы почините свою стену, — продолжает чиновник повелительным тоном... потому что она может упасть и засыпать дорогу... И запомните хорошенько: если ваша стена упадет, я составлю новый протокол, и вам тогда уже придется заплатить триста франков штрафа...

Дядя Риволи приходит в бешенство:

— Триста франков!.. Вот, напасть!.. Ну и времена наступили!

— Но прежде всего выслушайте меня... Напишите прошение, приклейте марку в 12 су и просите у префекта разрешения...

— Я но умею писать...

Это не мое дело... Одним словом, вот, что я сказал... я буду следить...

Дядя Риволи уходит домой и не знает, на что решиться. Но он знает также, что администрация не любит шутить с бедняками. Если он починит стену, то заплатит полтораста франков штрафа, если не починит, то триста... Ему приказывают починить стену и запрещают это в то же время. В обоих случаях он виноват и должен платить... Мысли его перепутываются, и голова начинает болеть. Сознавая всю свою беспомощность, он с отчаянием вздыхает:

— А депутат на днях еще говорил, что я самодержавен... что без меня ничего не делается, и что я могу делать, что я хочу...

Он обращается за советом к своему соседу, который состоит членом общинного совета и знает законы.

— Так и есть, дядя Риволи... отвечает тот с важным видом. Все это придется сделать... И так как вы не умеете писать, то я вам окажу эту маленькую услугу... и сочиню вам прошение...

Прошение отправлено. Проходят два месяца... Префект не отвечает... Префекты никогда не отвечают... Они сочиняют стихи, флиртуют с женами сборщиков податей или живут в Париже, проводя свои вечера в Олимпии, Амбассадере. Каждую неделю смотритель останавливается перед домом дяди Риволи.

— Ну... где же разрешение?

— Нет еще.

— Нужно послать отзыв...

Отзывы следуют за прошением, написанным на гербовой бумаге, и попадают под зеленое сукно, в канцелярскую могилу.

Каждый день дядя Риволи поджидает почтальона на дороге. По никогда почтальон не останавливается у его дома. А бреши стены увеличиваются; камни выпадают и скатываются по откосу дороги; высохший от большого мороза цемент крошится, и трещины, как язвы, покрывают полуразрушенную стену.

Однажды ночью поднялся сильный ветер и повалил стену. Еще на заре дядя Риволи констатировал этот печальный факт. Во время своего падения стена поломала плодовые деревья, которые давали осенью такие хорошие фрукты. Дом бедного человека остался теперь без всякой защиты. Воры и бродяги могут каждую, минуту прийти, переловить кур, забрать яйца... А тут еще появляется страшный смотритель.

— Что?.. говорил я вам, видите... она, конечно, упала!.. Ну-с, я составлю протокол...

Дядя Риволи плачет.

— Разве я виноват? Разве моя в этом вина? Вы же сами не давали мне починить ее!

— Ну, ну... вовсе уж это не такое большое дело... Вместе с прежним штрафом вам всего придется заплатить четыреста пятьдесят франков и судебные издержки... Соберете.

Но дядя Риволи не может столько собрать. Все свои доходы он черпает из своего садика, который он обрабатывает своими собственными руками. Он становится мрачным и по целым дням сидит с поникшей головой перед потопленным очагом. Два раза был судебный пристав. Он описал дом, описал сад. Через неделю все пойдет с молотка... И вот однажды вечером дядя Риволи встает с своего места у очага и тихо в темноте спускается в погреб... Ощупью он отыскивает среди пустых винных бочек, рабочих инструментов и корзин толстую веревку... Затем он отправляется в сад.

Посредине сада стоит большое ореховое дерево, которое широко раскинуло свои ветви над травой и тянется к небу, озаренному теперь перламутровым светом луны. Он взбирается по сучьям, как по лестнице, и прикрепляет веревку к самой высокой ветке; затем он обвязывает веревку вокруг шеи и прыгает вниз... Веревка скользит по ветке, дерево слегка трещит...

На следующий день почтальон приносит разрешение от префекта... и видит, что в саду среди ветвей качается удавленник на веревке, и две птички над ним щебечут.