Но когда наступит светлое будущее и еды будет вдосталь, у всех, то нельзя будет прозябать в праздности. Нужно будет проводить там, в этой церкви, на коленях, все свободное время.

Только так.

Даже при этом фанатика не сделаешь из каждого. Сначала придется задавить первичные инстинкты. Дать что-то вместо инстинкта самосохранения — допустим, жизнь вечную в лучшем мире. Вместо инстинкта размножения можно предложить сотни девственниц в следующей инкарнации. Можно, конечно, обеспечить ими и в этой жизни, но не всех, а только лучших, образцы, тех, кто на полной скорости врезался на истребителе во вражеский линкор, но каким-то чудом выжил. В отличие от потонувшего линкора.

Вот этих можно пестовать, обеспечивать всеми благами, показывая тем самым, как именно владыка, или народ, или высшая догма, умеет платить за верность.

Остальным — колючую проволоку внахлест через все тело, ключевые догматы стоицизма и горох под колени. Желательно с самого детства. А потом жесточайший отбор, кто-то в каменоломни, рудники, подыхать на полях от голода, собирая урожай для настоящих воинов. Лучшие — готовиться умирать за высочайшую цель.

И тут оставалось только согласиться с шагающим. Такое количество фанатиков не создать за один день. Даже за поколение — вряд ли. Слишком глубоко нужно внедриться в мозг каждого, не только самих фанатиков, но и всех остальных, тех, кто постоянно находится вокруг них, кормит их, обслуживает, удовлетворяет их плотские нужды. Много поколений подряд, и только тогда можно вытаскивать их массы простых смертных лучших — камикадзе, готовых на один безнадежный прыжок. Рыцарей, готовых погибнуть, чтобы вернуть мощи своего пророка. Неважно, что еще они прихватят с собой по дороге, это уже зависит от нюансов воспитания. Высшая сущность простит мелкие проступки на пути к истине. Может, и прокурор тоже.

Получается, где-то в глубине континента, там, где не был даже Идрис, есть совершенно другая цивилизация. Большая, хорошо развитая и живущая более или менее кучно, чтобы воспитывать подобных воинов. Способных перерезать себе горло, чтобы не выдать мифические, несуществующие тайны. Воевать, сражаться, подавлять страх и отодвигать боль.

Умирать ради мифического перерождения в лучшем мире, которое, конечно, никого из них не ждало.

Хотя в последнем я бы не был столь уверен.

Переродиться то они как раз могут. В моей картине мира этому не было препятствий.

Проблема в другом. Они как были убийцами, фанатиками, вырезавшими весь берег на сотни дней пути вокруг, так и остались. Никакое перерождение это не исправит. Может быть, в своем новом чудесном мире им просто придется искать новый повод для зверств. Повод может поменяться, но их нутро — нет.

И, что меня лично волновало значительно больше, зачастую против фанатиков могут выступать только такие же фанатики. Упертые, целеустремленные, не думающие о себе, о продлении рода, о конкретном маленьком счастье конкретных людей. И уж точно не думающие о милосердии.

Сталкиваясь с фанатиками, поневоле сам становишься на них чем-то похожим.

Я ударил со спины, короткий воровской удар снизу вверх, чтобы не зацепиться за ребра но достать при этом до сердца. Качнул нож, вверх-вниз, и выдернул его на себя. С другой стороны бухты началось мельтешение, сначала просто какие-то хаотичные перемещения, потом короткий выкрик, то ли команда, то ли крик о помощи. Идрис влез в свою маленькую войну, которой до сих пор умудрялся избегать в этом мире. Я вывел его, спровоцировал на активные действия, которых он до моего появления старался избегать.

По крайней мере, мне приходится не отставать. Милосердие и пощада не работают в этих условиях. С фанатиками приходится вести себя как фанатики, а о последствиях думать потом.

Я подпер тело справа, чтобы не попадать под медленно вытекающую кровь. Сердце уже остановилось, и кровь текла лишь та, что оказалась в этот момент выше раны. Подпер и опустил его на землю, стараясь не создавать лишнего шума. Как-то в боевых качествах Идриса я был уверен больше, чем в своих. Не стоит собирать вокруг себя десяток варваров. Не стоит создать шум.

Большой Слепец, гулкий колокол мира холмов, начал отбивать свой странный, неритмичный ритм у меня в голове, тем самым предсказывая, что основное сражение все еще впереди. И я начал двигаться в предложенном ритме.

Старик, попавшийся мне на пути, просто упал на колени и накрыл голову руками, спрятавшись, не оказывая никакого сопротивления, но и не пытаясь помочь. Человек, сломленный здесь давно, не уничтоженный только потому, что кому-то надо было обслуживать варваров. Священный поход — священным походом, но кому-то нужно чистить туалеты. А может быть наоборот — уничтоженный полностью, смерть в этом случае действительно могла быть лучшим исходом, чем жизнь в вечном, постоянном страхе, который въелся в него, задурманил сознание, и сейчас он явно не мог даже думать ясно.

— В пещере кто-то еще есть? — спросил я тихо.

Но старик только вжался в землю еще сильнее, и начал еще и покачиваться, тихо стуча лбом о почву. Он боится, боится сказать что-то, что навлечет гнев его хозяев. Боится не сказать ничего, и навлечь мой гнев. Он боится всего. Бесполезен.

Я решил проверить, нельзя оставлять варваров за спиной. По моим наблюдениям, внутри никого не должно быть, но стоит заглянуть, чтобы убедиться. Тем более пещера была так — немного глубже грота.

Я заглянул внутрь. Пусто. Лишь пошевелилась груда тряпья. Кто-то из рабов, возможно женщина, но явно не варвары. Я отклонился в сторону, посмотрев на старика. Он так и бился головой о землю, монотонно, не останавливаясь, и эта монотонность входила в диссонанс со сложным узоров ударов колокола, поэтому я отвернулся.