Но, Дорохов перебил корнета:

— Не в том дело сейчас, что князь Андрей в любимцах у Кутузова, а в том, что он, как оказалось, толковый офицер, командир настоящий, боевой. Он сильно изменился после ранения при Аустерлице. В нем нет теперь ни притворства, ни лени, ни самодовольства, ни высокомерия. Он не думает о том, какое впечатление произведет на других, а просто делает свое ратное ремесло по всем правилам военной науки. А еще он и лечить, оказывается, умеет не хуже полковых лекарей. Он твою ногу вылечит обязательно.

— Признаться, если все так, как ты говоришь, Федя, то я немало удивлен подобной перемене в этом князе, — пробормотал корнет.

Дорохов и Жирков, обрадовавшись неожиданной встрече, беседовали так громко, переполняемые дружескими чувствами, что не подумали о том, что я могу услышать их разговор. Жирков пока еще и не увидел меня, по-прежнему стоящего рядом с Леопольдом Моравским за каменной стенкой, оставшейся от старинного амбара. И потому говорил корнет своим звонким голосом, давая князю Андрею не слишком лестные оценки. Но, я все, конечно, слышал. Впрочем, меня порадовало другое. Что Дорохов отзывался обо мне вполне положительно.

Пока эти друзья-приятели по питерским кутежам разговаривали, австрийцы тоже вышли из штольни наружу. И их оказалось гораздо больше, чем мы с Леопольдом поначалу предполагали. Нашим взорам предстал почти целый пехотный взвод из двух десятков стрелков, а последним вышел достаточно моложавый высокий офицер, майор с большими рыжими усами, сопровождаемый двумя унтер-офицерами. Поняв, что произошла ужасная ошибка, из-за которой они вступили в перестрелку с союзниками, все австрийские стрелки смотрели на нас как-то виновато.

А усатый майор сказал по-немецки:

— Перед вами третий батальон фузилеров пятого пехотного Моравского полка. Все, кто остались. Мы отступали сюда от самого Аустерлица. Последнее сражение мы дали французам возле города Злина. Потом пытались уйти в горы.

К моему счастью, память князя Андрея отлично сохранила и знание немецкого языка. Потому я все понял. Даже отметил про себя, что майор, судя по его произношению, был австрийцем из Вены. А еще я памятью князя помнил, что полки в армии Австрийской империи комплектовались личным составом по территориальному признаку, каждый — в районе своего расположения. То есть, комплектование производилось из местных жителей, проживающих в окрестностях того населенного пункта, где полк располагался. И в военное время штат полка набирался достаточно быстро, поскольку на службу призывали рекрутов. Тогда как в мирное время австрийские полки пополнялись, в основном, добровольцами.

Мы с виконтом представились. Представился и австрийский майор, которого звали Вильгельм фон Бройнер. Он оказался бароном, младшим отпрыском благородного семейства, довольно известного в кругах австрийской аристократии, но обедневшего. Внимательно оглядев своими крупными холодными серыми глазами стального оттенка меня, одетого по-прежнему в трофейную форму полковника французской армии, он высказался весьма неодобрительно, даже оскорбительно:

— Никогда бы не подумал, что встречу русского князя переодетым в форму неприятеля. Я считаю, что вы не только уронили, тем самым, собственное достоинство дворянина, но и совершили воинское преступление! И это именно по вашей вине, а не по моей, произошла вся вот эта перестрелка, в результате которой мои солдаты подстрелили ваших лошадей, а ваши солдаты убили четырех моих солдат и еще двоих ранили! И это отвратительно и несправедливо, потому что мы, между прочим, прикрывали отступление ваших русских войск, когда ваш хваленый Кутузов убегал от французского маршала Даву!

— Можно подумать, что сами вы не сбежали от французов, оказавшись здесь, — подначил я рыжего австрийца.

На что он зло сверкнул глазами и продолжил обвинять:

— Не скрою, что и наш полк тоже бежал вместе с другими. После Аустерлица все мы, и наши, и ваши, попали в ужасное положение на левом фланге. На узкой дамбе под огнем французских пушек, которые простреливали всю местность с захваченных неприятелем высот, творился какой-то кошмар. Там собралось тогда так много наших и ваших войск, что будь у кого-нибудь из генералов воля собрать их в кулак, можно было бы остановить французов возле прудов и плотины. Но, вместо того, чтобы выстроиться в боевые порядки и дать бой неприятелю, войска бежали. Никакой осмысленной обороны генералы не наладили и даже не пытались. Вот и создалась ужасная давка у плотины Аугеста.

Там наша союзная армия превратилась в паникующую толпу, в которую ударяли ядра, посылаемые французскими артиллеристами, выкашивая множество людей. И все это происходило на моих глазах. Наш полк переправился с ужасными потерями, потеряв всю артиллерию. Несмотря на это, возле прудов мы все же попробовали организовать оборону. Разумеется, все было тщетно, французы давили массой. И мы вынужденно отходили под их натиском. Но, наш потрепанный полк все-таки выбрался из той мясорубки, не сдавшись в плен, как многие другие.

Потом начался дождь и быстро стемнело. А солдаты обеих наших армий продолжали бегство. Нас же генерал Михаэль фон Кинмайер оставил прикрывать отход. И с нами вместе отход прикрывали ваши кавалеристы Багратиона. Это были единственные союзнические силы, которые на тот момент сохранили боеспособность. В это время конница маршала Мюрата преследовала и громила русский обоз, который от Аустерлица отходил на Ольмюц и дальше на северо-восток. И нам еще повезло, что Мюрат, увлеченный этим занятием, не обрушился на нас. Мы же прикрывали отступление основных сил Кутузова, которые отходили в направлении на юго-восток к городку Гединг.