— Разрешите представить вам баронессу Иржину Краваржи фон Шварценберг, — сказал я.

— Признаться, никогда раньше не встречал столь благородных маркитанток, — все-таки гнул свое Вильгельм, словно бы и не услышав опровержение от самой Иржины.

Видимо, слово женщины не значило для него ничего. Майор, разумеется, догадался о том, что мы делали в темноте, потому и ухмылялся. От зависти, наверное. Впрочем, австрийский барон не стал развивать скользкую тему моих личных отношений с девушкой, чреватую новой дуэлью при следующем неудачном словесном обороте, сказав совсем про другое:

— Там ваши солдаты, князь, нагло заняли те места, которые мы подготовили для себя, когда разбили здесь лагерь. И потому мне приходится устраивать своих солдат на ночлег в этом дальнем зале. Но тут, черт возьми, холодно и сыро, а в потолке я не вижу никаких щелей, куда выходил бы дым от костра. А без этого, боюсь, мы можем угореть насмерть, если разведем огонь. И как прикажете сидеть тут всю ночь без согрева?

— Сейчас разберемся, — пообещал я, двинувшись вместе с бароном и баронессой к выходу из этого неуютного подземного помещения мимо австрийских солдат, которые пришли следом за своим командиром.

Выяснилось, что Вильгельм фон Бройнер прав. Наши стрелки Семеновского полка, действительно, уже заняли все места возле огня в первом зале каменоломни, где имелась самая лучшая естественная вентиляция. Некоторые из солдат разлеглись на шинелях вокруг костров, которые приготовили для себя австрийцы, натаскав изрядный запас дров. Другие солдаты кипятили что-то в походных котелках, подвешенных над огнем. Третьи, уже наевшись солдатской каши, чистили оружие при свете костров и приводили в порядок мундиры после очередного дневного перехода.

— Ну-ка, братцы, всем быстро подвинуться! Потеснитесь от второго костра к первому! Дайте место союзникам! — прокричал я командирским голосом.

И один из наших унтеров, который оказался здесь же, сразу повторил мою команду еще громче:

— А ну встать, олухи! Его высокоблагородие приказал потесниться! Вы слышали?

При этом, в качестве стимула унтер-офицер легонько пинал разлегшихся солдат под бока своими сапогами. И усталые стрелки неохотно, чертыхаясь себе под нос, выполняли команды.

— Пошевеливайтесь! Если кому не нравится, так я и посильнее сапогом двинуть могу! — продолжал кричать унтер до тех пор, пока последние семеновцы не перешли к костру напротив, расположившись в противоположном углу зала всей своей полуротой.

А я сказал австрийскому майору:

— Место освободилось. Можете располагаться. В тесноте, да не в обиде, как говорят у нас в России.

Оставив майора организовывать отдых своим бойцам, я вместе с Иржиной вышел наружу. Уже совсем стемнело, но на скальной площадке у входа в подземелье суета продолжалась не меньшая, чем внутри. В развалинах старинных построек разместили расседланных и стреноженных лошадей. И вокруг них суетились конюхи, задавая корм. Здесь же под открытым небом, быстро сложив костры из сухих дров, которые мы до сих пор везли с собой в обозе от вырубки, грелись возле огня драгуны.

Ближе всего к скале, в которой находился вход в каменоломню и на рудник, расположились с одной стороны от проема беженки, охраняемые Степаном Коротаевым и бойцами из его отделения. А напротив них, с противоположной стороны от входного проема, разместился наш походный лазарет с ранеными. Пожелав Иржине спокойной ночи, я дал Коротаеву указания разместить на ночь беженок внутри каменоломни возле источника, как и просила меня баронесса. И только после этого сам наконец-то поспешил к раненым.

Впрочем, у Влада в двух санитарных фургонах был уже полный порядок. За то время пока я любезничал с вдовой и бродил по катакомбам, студент-недоучка самостоятельно вынул пули и зашил раны австрийцам, пострадавшим во время последней перестрелки с нашими разведчиками. К счастью, ранения у австрийцев оказались не слишком тяжелыми. Тем не менее, выглядел молодой фельдшер весьма озабоченным.

— А я уже заждался вас, князь. Хотел даже послать кого-нибудь из выздоравливающих, чтобы позвали. У парня с ногой совсем плохо. И нужно посоветоваться, ампутировать или нет? — сказал Влад, указав на Василия Жиркова, которого санитары положили возле костра, отчего парень пригрелся и заснул, несмотря на боль, которую причиняла ему простреленная конечность. Фельдшер не поскупился ради обезболивания напоить его бренди из наших медицинских запасов.

— Давайте взглянем вместе, — предложил я.

А Влад кивнул и, наклонившись, аккуратно стянул с левой ноги гусарского корнета одеяло, в роли которого использовалась трофейная французская шинель из синего сукна.

От чистой повязки, наложенной фельдшером совсем недавно, уже пахло неприятно, а вся она выглядела снова намокшей, пропитанной не столько даже кровью, сколько гноем. Сама же конечность в этом месте сильно распухла. И я совсем уже не удивился, когда сняли повязку, и под ней обнаружились зловещие признаки гангрены. Вражеская пуля прострелила ногу насквозь, раздробив кость и вырвав на выходе довольно большой фрагмент икроножной мышцы. Но, самое печальное, что в рану попала инфекция. И нога в месте ранения загноилась, а вокруг раны и вниз в сторону стопы распространился некроз тканей.