Она ткнула кистью в себя и Диего. «Голубка и слон, — подумала она. — Мама была права». Диего был на целую голову выше нее; широкий ремень, которым он подпоясывался, находился на уровне ее груди. На портрете он был в костюме из плотной ткани и огромных рабочих ботинках, а Фрида словно парила над землей рядом с ним. Ее маленькие ножки выглядывали из-под зеленого платья с пышным воланом по подолу. Диего держал ее за руку, как отец — маленькую дочурку. В другой руке у него была палитра. Фрида куталась в ярко-красную шаль с бахромой, а шею украшало нефритовое ожерелье с кулачком.

Призадумавшись, Фрида повертела кистью. Надпись с посвящением Альберту Бендеру над головами пары выпадала из общей композиции. Тогда у художницы возникла идея. Несколькими мазками она изобразила голубя, который держал в клюве полотнище с посвящением. «Что-то я переборщила с пропорциями. Диего получился крупнее, чем на самом деле, я же, наоборот, чересчур маленькая, — подумала она. — Рядом с ним я выгляжу ребенком. И почему это у него одного в руке палитра? Наверное, подсознание подшутило надо мной и я перенесла на холст ту разницу между нами, которая меня всегда беспокоила. Но я не хочу быть такой».

Она снова взялась за кисть и закрасила шаль, при этом добавив к зеленой юбке побольше пышности, как будто под ней было еще несколько юбок. Затем художница нарисовала шаль заново. «Как доспехи. Так-то лучше, — удовлетворенно заключила она. — Теперь я похожа на женщину, пусть и довольно хрупкую. Может, пририсовать еще цветок или бант, чтобы казаться чуть выше?» Она принялась за прическу. Сегодня у нее в волосах была широкая лента, завязанная бантом. В ушах покачивались длинные серьги. Она как раз собиралась их нарисовать, когда раздался голос Диего:

— Фрида, Фрида, ты где?

Он распахнул дверь, вошел и неловко застыл. Небольшая студия словно стала еще меньше. Подойти к жене Ривера не мог, потому что проход был завален рамами.

— Что ты тут делаешь?

Вздохнув, Фрида опустила кисть в стакан с водой. Образ, который был у нее в голове минуту назад, исчез. Она знала, что бесполезно просить Диего подождать, пока она не допишет задуманное. Сам-то он на лесах постоянно отвлекался: то подойдет ассистент с вопросами, то нужно дать указания рабочим, то появятся друзья и почитатели таланта Диего. Но у Фриды так не получалось. Ей требовались тишина и погружение в картину. И пространство.

— Иду, — отозвалась она, бросив полный сожаления взгляд на картину. Портрет очень точно отражал их отношения: Диего занимал центральное место в ее жизни, а все остальное было на втором плане.

— Ну, чем ты сегодня занималась? — спросил Ривера спустя какое-то время, когда они сидели друг напротив друга за кухонным столом. — Я скучал по тебе на работе.

— Я рисовала, — ответила она, — потеряла счет времени. Не хочу заставлять мистера Бендера долго ждать обещанную картину.

Ей хотелось отблагодарить Альберта Бендера, который помог Диего приехать в США и нашел ему заказ.

— Он будет счастлив.

Фрида склонила голову. Ей было непросто находить время на живопись. Слишком часто что-то случалось она отвлекалась, а потом желание и вдохновение исчезали. И это было связано со сменой обстановки. То, что она сейчас называла своей студией, по сути, представляло собой убогий угол в захламленной комнате. Ей же требовался простор, большое помещение, где она могла бы сосредоточиться и не отвлекаться на посторонние вещи. С другой стороны, она была нужна Диего. Они приехали в Сан-Франциско, потому что Ривера получал здесь заказы и зарабатывал деньги для них обоих.

Вопреки всему, она все же поставила в студии свой мольберт. Ее радовало, что представилась возможность написать картину для Альфреда Бендера. Но, работая над портретом, она невольно осознала, насколько велика разница между ней и Диего. Живопись часто помогала Фриде разобраться в себе и своей жизни.

Ей нравился Сан-Франциско, но она скучала по друзьям и семье, особенно по отцу, Матите и Кристине. И по партийным товарищам, которые стали для нее родными. Фрида не завела здесь настоящих друзей, только поклонников и тех, кто рассчитывал, что она замолвит за них словечко перед Риверой. К тому же Фрида слишком плохо говорила по-английски, чтобы вести светские беседы и включать свое очарование, американские женщины были ей чужими. Она находила их поверхностными и довольно непривлекательными. Чувствуя на себе их пренебрежительные взгляды, она еще плотнее закутывалась вребозо и шуршала юбками. Традиционные мексиканские платья, огромные серьги и ожерелья стали для Фриды своего рода доспехами. Как и пышная зеленая юбка, которую она изобразила на картине для Альберта Бендера.

Занятия живописью также позволили ей понять, какое огромное подспорье и утешение заключает в себе искусство. Рисуя, она забывала, что семьи и друзей нет рядом. А если работа спорилась, Фрида испытывала глубокое удовлетворение. Она физически ощущала, что создает своими руками нечто новое. Когда наступала ночь, художница отправлялась спать в предвкушении нового дня, чтобы утром снова взяться за кисть.

Вручая картину Бендеру, Фрида светилась от радости и гордости.

— Мне очень нравится! — похвалил Бендер. — Повешу ее на самом видном месте и расскажу о вас каждому, кто захочет узнать, чье это полотно. — Он еще раз внимательно оглядел картину. — Я никогда не расстанусь с ней. Как подсказывает мой опыт, это начало чего-то великого.