— Добрый день, Люсиль. Я была в китайском квартале и, боюсь, слегка переборщила с покупками. Но все эти вещи такие красивые. — Она провела рукой по ткани, расшитой золотыми нитями, а затем по плотному шелку.

Люсиль кивнула.

— Да, к тому же там недорого. Но что, ради всего святого, вы собираетесь делать с этими тканями?

— Сошью из них платья.

— Уверена, вы будете выглядеть в них сногсшибательно.

Фрида усмехнулась.

Только что на улице какие-то детишки глазели на меня, разинув рты, — призналась она.

Люсиль рассмеялась.

— Как ваш супруг?

— Пашет как проклятый. Зайду к нему попозже, принесу чего-нибудь поесть, а то он забудет.

— Тогда давайте увидимся завтра: заскочу к вам, пропустим по бокальчику?

— Ну конечно.

Лифт остановился на этаже Фриды. Люсиль вышла, чтобы выпустить соседку со всеми ее покупками.

— Значит, до завтра, дорогая.

— До свидания.

Фрида закрыла дверь квартиры и опустила пакеты на пол. У нее из головы не шла сцена с детьми. При Люсиль она еще могла шутить и улыбаться, но все было гораздо серьезнее. Малышей было шесть или семь — девочки и мальчики дошкольного возраста. Круглыми щеками, большими темными глазами и шелковистыми волосами китайчата напоминали Фриде индейских детей в родной Мексике. Они казались такими красивыми и трогательными. Как-то она даже написала подруге Исабель, что с радостью приняла бы китайского ребенка в свою семью. А сегодня дети с любопытством уставились на нее, после чего один мальчик шагнул вперед, показал на нее пальцем и спросил, где остановился ее цирк. Черт, зачем она рассказала Люсиль о детях? Фриде потребовались месяцы, чтобы смириться с потерей ребенка. И до сих пор было больно вспоминать об этом. После выкидыша врачи посоветовали ей больше не беременеть: внутренние органы были сильно повреждены аварией. С тех пор, стоило Фриде заговорить или подумать о детях, на глаза наворачивались слезы.

Она отправилась на кухню и, чтобы успокоиться, налила себе большой стакан воды.

Они жили в Сан-Франциско уже четыре недели; оставалась пара недель до Рождества. Они остановились в квартире Ральфа Стэкпоула, друга Диего, с которым тот познакомился в Европе. Люсиль и ее муж Арнольд жили в том же доме, а поскольку Арнольд тоже был художником, пары подружились.

Фриде нравился Сан-Франциско. Долгое время она не знала других городов, кроме Койоакана и Мехико. Затем в ее жизни появилась Куэрнавака. И вот она в Америке — Гринголандии, как она ее называла. То, о чем она мечтала еще с Алехандро, воплотилось в жизнь. Постепенно Фрида изучила весь город.

— Тебе не стоит ходить за мной по пятам, — заявила она Диего. — Я не заблужусь! Мне нравится гулять по городу и удивляться.

С тех пор как художница впервые очутилась в китайском квартале — который, к ее удивлению, оказался всего в нескольких улицах от квартир Стэкпоула, — он неизменно приводил ее в восторг. При всяком удобном случае Фрида отправлялась бродить по его улочкам, где всегда было полно народу. Ей нравились крыши пагод и колокольчики, которые висели перед дверями и тихо звенели при малейшем колебании воздуха. Она заходила в лавки с самыми необычными товарами, какие только можно себе представить. Живые лягушки и насекомые, пенисы животных и травы, от одного запаха которых можно было отдать богу душу. Она любила заглядывать в магазины, где продавались ткани, пуговицы, тесьма и ленты, маленькие фонарики и тысячи других ярких вещей. Ей нравились и обитатели квартала, особенно дети, которых она находила очень красивыми. Гораздо красивее гринго, у которых лица напоминали черствый хлеб.

Недалеко от их квартиры раскинулся залив. Фрида влюбилась в океан с первого взгляда. Едва увидев его необъятную гладь, она сняла обувь и чулки и босиком побежала к воде. Волна ударилась о ноги, намочив подол тяжелых юбок, но Фрида не возражала. Она и не представляла, что вода может быть такой холодной. Она каталась на трамвае вверх-вниз по невероятно крутым улицам и наблюдала, как выгружают в порту огромные корабли. По вечерам она обычно сопровождала Диего на какой-нибудь прием, коктейльную вечеринку или одну из многочисленных лекций о связи политики и искусства, которые его приглашали прочесть.

Когда несколько месяцев назад Ривера получил приглашение расписать Фондовую биржу Сан-Франциско, а затем и Калифорнийскую школу изящных искусств, он недолго раздумывал. С тех пор как товарищи по партии отреклись от него, ему было неуютно в Мексике. К тому же новое правительство отказалось от веры в революцию в пользу власти капитала и больше не нуждалось в искусстве монументалистов. После возвращения из Куэрнаваки Диего сидел без работы. Если он хотел рисовать, нужно было покинуть Мексику. Заказ из Сан-Франциско оказался для него спасением. Правда, ему, как ярому коммунисту, сначала не хотели оформлять визу. Но Дуайт Морроу и торговец искусством Альберт Бендер поручились за него. Так они и попали в Штаты.

— Я же говорил, мы с тобой обязательно поедем в Америку. Сначала в Сан-Франциско, а однажды и в Нью-Йорк. Вот увидишь, — торжествующе заявил Диего:

Мечта Фриды стала реальностью. Сердце у нее трепетало от предвкушения, когда она спускалась по трапу в аэропорту Сан-Франциско. Она глазела по сторонам, жадно впитывая в себя чужие ландшафты.

Но Гринголандия оказалась другой — не такой, как ей представлялось. Земля, которая издали казалась золотым слитком, при ближайшем рассмотрении пестрела ржавыми проплешинами. Некоторые города напоминали мексиканские, но большинство разительно отличалось. Небоскребы и огромные промышленные предприятия, заслоняющие горизонт, сумасшедшее движение на дорогах, непонятный и чуждый образ жизни. Да еще вечные коктейльные вечеринки. Они ей не нравились. На таких сборищах она всегда стояла рядом с Диего и молчала, потому что не знала, о чем говорить со всеми этими незнакомыми людьми. Американцы казались ей невероятно зажатыми. В них не было изюминки. И если они обращали на нее внимание, то только из-за необычных нарядов. Фрида собирала впечатления, хорошие и плохие, вдохновляющие и отталкивающие. Она воплощала их в своих картинах, хоть ей и приходилось заниматься рисованием в условиях, не особо располагающих к творчеству.

«Здесь изображена я, Фрида Дало, с моим любимым мужем Диего Риверой. Я написала этот портрет в прекрасном городе Сан-Франциско, штат Калифорния, для нашего друга мистера Альберта Бендера, в апреле 1931 года». Фрида сделала шаг назад, все еще сжимая в руке кисть.

На самом деле особой необходимости в подписи не было: они с Диего узнавались с первого взгляда. Художница работала над портретом все последние недели. Картина, по ее меркам, получилась довольно большой, почти четыре метра высотой. Она сделала еще один шаг назад и наткнулась на батарею деревянных рам, которые Диего поставил у стены. Фрида тихо выругалась. Студия Ральфа Стэкпоула была достаточно просторной, и тем не менее художница едва находила место для своих рисовальных принадлежностей, потому что Диего занял все пространство, хотя сам работал не здесь, а в столовой биржи. Здесь он хранил предметы, служившие ему источником вдохновения: кое-что из мебели, фотографии, инструменты, запчасти машин, фрукты и цветы, которые рано или поздно начинали гнить, распространяя ужасную вонь, игрушечные самолетики, теннисные ракетки, парики, украшения, оловянный лоток для промывки золотого песка и навигационные инструменты… Фрида уже давно оставила попытки понять, что именно муж приносит и зачем. Воображение Риверы было почти неисчерпаемым, и он собирал вокруг себя тысячи вещей, чтобы изобразить их на фресках.