Рука сама потянулась к карандашу и бумаге, на которой тут же стали появляться линии и контуры. Она даже не смотрела, что именно рисует: воображение само водило ее рукой с карандашом по бумаге. Когда Фрида оторвалась от наброска, прошло довольно много времени. За окном уже начало светать. Она окинула взглядом свою работу. Постороннему экскиз мог показаться неразборчивыми каракулями, но для художницы каждый штрих был исполнен глубокого смысла. Она очень устала, но при этом ей уже давно не было так хорошо.

— Отныне у моих картин будет другой размер, — сказала Фрида сама себе. — Я слишком долго пренебрегала живописью.

На следующий день, не откладывая в долгий ящик, она решила нанизать нефритовые бусины на нитку. Фрида отсортировала их по размеру и цвету и разложила на столе перед собой. Снова и снова она перекладывала отдельные бусины с места на место, пока не решила, что нашла правильный порядок. Может быть, именно так ожерелье и выглядело в давние времена. Камень, похожий на сжатый кулачок, как раз попадал в ложбинку шеи. Фрида приложила его туда и почувствовала холод нефрита, но бусина тут же нагрелась. От нее исходили то ли волны, то ли сияние, своего рода аура, заключавшая в себе историю старинных бусин. Фриде пришлось дважды переделывать работу, чтобы добиться нужного результата: ей хотелось, чтобы камешки плотно прилегали один к другому. Бусины были плоскими с одной стороны — то ли стерлись от времени, то ли такими их замыслил автор. Со второй попытки Фрида осталась довольна: теперь все было подогнано идеально. Она надела ожерелье и ощутила его тяжесть. Столь же тяжелой была судьба майя, заключенная в нефрите.

В зеркале бусины сияли и переливались тысячей оттенков зеленого. Интересно, если мешать такой цвет на палитре, как он будет выглядеть на холсте? Она взяла краски и сделала пробу. Для проверки Фрида нанесла крошечный мазок прямо на одну из бусин, чтобы посмотреть, удалось ли найти нужный оттенок. Она хотела было стереть каплю краски, но потом решила оставить как есть. Теперь бусина выглядела гораздо интереснее: этот мазок создал связь между далеким прошлым и настоящим.

Фрида уже купила мольберт и холсты, и ей не терпелось нарисовать еще один автопортрет в этом ожерелье, но сейчас не хватало света. Она аккуратно положила кисть и нефритовое ожерелье на стол. Композиция картины уже сложилась в голове, но воплощение подождет до завтра.

Она отправилась на кухню, напевая на ходу.

«Я так долго ничего не рисовала и соскучилась по живописи, — думала она. — Все, что я видела и собирала во время прогулок, все это я хочу нарисовать. Это будут картины, полные жизни. Картины цветов и форм Мексики, в которых я, как настоящий художник ретабло, буду рассказывать разные истории. Но больше всего я хочу показать свою жизнь и все, что в ней происходит: мои страхи, боли, которые преследуют меня по ночам. Я нарисую свою реальность».

Вдруг ей стало немного не по себе, и она обернулась к огромному окну, выходившему в темный сад. Снаружи уже совсем стемнело, и фигура Фриды отразилась в оконном стекле. Она с грустью посмотрела на мольберт, который медленно поглощали сумерки.

Через несколько недель к ним приехал погостить друг Диего, писатель и искусствовед «Луис Кардоса-и-Арагон. Он вырос в Гватемале, но после эмигрировал в Мексику.

Фриде он сразу же понравился. Луис носил маленькие усики, каку Чарли Чаплина, и оказался очень добрым, как и «бродяга» Чаплина, но при этом умным и начитанным. И он умел увлекательно рассказывать об искусстве.

— Такое чувство, будто мы с вами побывали в музее, — не раз говорила ему Фрида, прослушав очередной рассказ Луиса.

Она прониклась к нему таким доверием, что показала автопортрет с нефритовым ожерельем и несколько страниц из альбома с эскизами, чтобы узнать его мнение.

— У тебя очень мексиканская манера. Раньше я такого не видел.

— Я могу и как Боттичелли, — улыбнувшись, ответила Фрида, — но не хочу копировать. Мне нужны собственные цвета и мотивы.

— Где ты училась?

Фрида пожала плечами:

— В основном я самоучка. Кое-что узнала от отца, многое почерпнула из книг. И постоянно обсуждаю свои работы с Диего.

— Ты уже продавала свои работы? Кому? — поинтересовался Луис с серьезным видом.

Фрида рассмеялась.

— Нет. Как ты себе это представляешь? Я либо дарю картины, либо оставляю их себе. Чтобы наладить продажу, придется работать регулярно.

— Это не такая уж бесполезная затея, как может показаться, — возразил писатель.

Фриду его слова заставили задуматься. Когда-то она уже спрашивала Диего, удастся ли ей, по его мнению, зарабатывать на жизнь живописью. Но с тех пор слишком много всего произошло, и Ривера за это время сильно вырос как художник.

На следующее утро Диего с самого утра ушел на работу. Фрида и Луис встали поздно и долго завтракали на террасе в тени развесистого дерева манго.

— Ну а теперь и тебе пора работать, — заявил Луис, отставив в сторону кофе.

Фрида взглянула на него с изумлением. Разве можно рисовать, когда в доме гости?

— Я думала, мы сходим прогуляться. Тут очень занимательные пейзажи. А вечером зайдем за Диего.

Луис облокотился на стол и поднял брови.

— Фрида, ты просто обязана рисовать. У тебя большой талант, и тебе есть что сказать. Живопись тебе необходима: без нее жизнь не будет полной. Неужели ты хочешь вечно дожидаться, пока все дела будут сделаны и появится время на живопись? Как, по-твоему, создается искусство?