— Так что? — продолжил я, постукивая пальцами по краю стола. — Выкладывай.

Он поднял взгляд. На его лице была тревога. Это меня насторожило. Филипп выглядел так, будто его прижали к борту и он не знает, как выкрутиться. Я выпрямился, чувствуя, как в груди зашевелился старый инстинкт — тот, что подсказывал мне когда пациент врал про свои болячки. Тут что-то было интересное.

— Я пришел предложить… — голос окреп, — союз. Да, союз, Крюк. Ты и я. Нам это выгодно. Обоим.

— Чего? Союз? — Я не сдержал усмешки. — Это что, теперь ты решил, что мы братья по оружию? Ты или рома перебрал или у тебя в голове проблемы, парень.

— Никакого рома, — он покачал головой, его щеки слегка покраснели. — Я серьезно. Слушай, Крюк, я знаю, ты мне не доверяешь. И я тебя понимаю. Но у нас… у нас общая цель. И общая… ну, ты понимаешь.

— Вежа? — Я прищурился, наклонился вперед и упер локти в стол. — Ты про нее, да? Наконец-то решил про нее заговорить, носитель? Или это опять будет «моя тайна», и ты свалишь, хлопнув дверью?

Он сглотнул, и я увидел, как кадык на его шее дернулся. Его руки сжались сильнее, костяшки побелели, но он не отвел взгляд. Это мне понравилось — хоть какая-то твердость в нем осталась.

— Да, про Вежу, — выдохнул он. — Но не просто так. Я хочу рассказать. Не все, но кое-что. Чтобы ты понял. Чтобы ты согласился.

— Ладно, парень, — я хмыкнул, но внутри уже загорелся интерес, — у тебя есть пара минут. Говори. И лучше, чтобы это было что-то дельное.

Он кивнул, провел рукой по волосам, будто собираясь с духом, и заговорил:

— Я не такой, как ты, Крюк. Вежа… она со мной давно. И я знаю, что она с тобой тоже. Мы оба ее носители. И это не случайность. А вчера, когда она сказала про Эльдорадо… я понял, что пора.

— Пора для чего? — Я постучал пальцем по столу. — Говори яснее, Филипп.

— Пора объединиться. Я расскажу тебе, как она со мной работает. Не все, но достаточно. А ты решишь, нужен ли тебе я. Но я знаю одно: вместе мы найдем Эльдорадо быстрее. И Вежа нас за это наградит. Обоих.

Я глядел на него. В каюте повисла тишина, нарушаемая только скрипом такелажа и плеском волн.

Союз. Интересно. Очень интересно. Я потер подбородок и кивнул:

— Ладно, парень. Рассказывай. Выкладывай свою историю. И налей себе рома, раз уж сел. А то вид у тебя, как у покойника перед гробом.

Он слабо улыбнулся, потянулся к кувшину на столе и налил себе немного. Что он знает? Что скрывает? И почему именно сейчас решил заговорить?

Я глядел на Филиппа, пока он вертел в руках кружку с ромом, будто это был не напиток, а какой-то талисман, который поможет ему собраться с мыслями. Филипп откашлялся, сделал глоток, поморщился от крепости и наконец заговорил.

— Все началось, когда мне было лет десять, — начал он, уставившись в кружку. — Я тогда жил с отцом в Англии. Мать умерла, когда я родился, так что нас было двое — я и он. Отец иногда возил меня с собой к морю, рыбачил, брал меня с собой на лодку. Обычная жизнь, Крюк. Ничего такого, о чем песни поют. И это он еще был просто графом.

Но однажды ночью я проснулся, и в глазах у меня появились буквы. Цифры. Как будто кто-то писал прямо передо мной, только без бумаги. Я перепугался до чертиков, вскочил, начал тереть глаза, думал — сон или лихорадка. Но они не исчезали.

Я откинулся на стуле, постукивая пальцами по столу. Очень интересно. Вежа, значит, выбрала его еще ребенком. У меня она появилась позже, после кораблекрушения, когда я оказался здесь. А у него — с детства. Я кивнул, чтобы он продолжал, и глотнул рома.

— Сначала я ничего не понял, — сказал он, подняв взгляд на меня. — Там было что-то вроде… приветствия. «Добро пожаловать, носитель». И цифры — ноль очков влияния. Я тогда не знал, что это такое. Утром рассказал отцу. Думал, он посмеется, скажет, что мне приснилось. Но он перепугался больше, чем я. Он потащил меня к лекарю в Лондон. Тот был старый, вонючий, с руками, как у мясника. Посмотрел на меня, послушал, а потом заявил, что у меня в голове черти завелись. И начал лечить.

Я хмыкнул, не сдержав усмешки.

— Это как? Кровь пускал или микстурки есть заставлял?

Филипп слабо улыбнулся.

— И то, и другое, — ответил он, крутя кружку в руках. — Кровь пускал, пока я не падал в обморок. Травы жег такие едкие, что я кашлял неделю. Поил дрянью какой-то. А еще заставлял меня молиться по три часа в день, чтобы «бесов выгнать». Отец верил ему, таскал меня к нему каждый день. Я орал, что вижу буквы, что они не уходят, а лекарь только сильнее злился. Говорил, что я одержимый. В конце концов, я понял, что лучше притвориться. Сказал, что все прошло, что я здоров. И они отстали. Но Вежа осталась.