Педро хмыкнул, едва заметно, и скрестил руки, глядя на дядю.

— Ты знаешь, где этот гроб? Или только слухи?

Хуан махнул рукой, будто отгонял муху, и отпил еще глоток вина и он буркнул:

— Не важно. Важно то, что Крюк был мне помехой. Ты его убрал и это первый шаг. Теперь я могу думать дальше.

Кабинет наполнился тишиной. Свет свечей плясал на стенах.

— Гроб Дрейка — не просто золото. Это власть, мальчик мой. Власть над Карибами.

Педро задумчиво смотрел на дядю.

— Власть, дядя? — переспросил он, потирая подбородок. — Ты хочешь не просто золото, а что-то большее?

Хуан резко повернулся и ухмыльнулся, глядя на племянника. Свет свечей отразился в его глазах и он упер руки в столешницу.

— Большее, Педро, — сказал он шепотом. — Гроб Дрейка — это ключ. Золото, карты, тайны — все, что он спрятал, даст мне силу, которую ни один губернатор не видел.

Педро прищурился, глядя на дядю.

— Что дальше?

Хуан махнул рукой. Он недавно узнал, что губернатор Тортуги, старый лис Жан-Филипп де Лонвийе, объявил его личным врагом. Свидетельство о каперстве отозвал, награду за голову назначил. Скоро каждый капитан, каждый головорез на Карибах охотился бы за ним. Поэтому, Хуан был доволен тем, что в итоге получилось.

Хуан повернулся, глядя на племянника. Губернатор хотел гроб Дрейка, хотел власть, а Крюк, живой или мертвый, был лишь пешкой в его игре.

Конец интерлюдии.

Голова гудела, как от пушечного залпа, а в груди ныло так, будто туда крюк раскаленный сунули и провернули пару раз для верности. Я открыл глаза, щурясь от света, который лился через круглое окно каюты, и сразу понял — я жив. Лежу на койке, подо мной простыня, чистая, пахнет приятно, а не кровью и гнилью, как можно было ждать после такого. Шевельнулся, чувствуя, как тело отзывается слабостью, но не мертвой, а живой, теплой, будто силы где-то глубоко внутри еще шевелятся. Грудь стянута повязкой, плотной, аккуратной, я провел по ней пальцами, удивляясь, что нет ни жара, ни вони — рана, видать, чистая. Кто-то меня вытащил с того света, хотя после дуэли с этим гадом Педро я был уверен, что мне крышка.

Приподнялся на локтях, оглядываясь, и замер, как юнга, впервые шторм увидевший. Моя каюта на «Принцессе Карибов», но не та, что я помнил. Стены обшиты свежим деревом, пахнут смолой, а не плесенью, как раньше. У окна — стол, резной, темный, с лаком, будто его вчера вырезали. На столе чернильница с пером, пара книг в кожаных обложках — я что, теперь ученый муж, а не пират? Стул рядом, с подушкой, мягкий, будто для барона какого, а на стене — картина, черт возьми, корабль под парусами, нарисованный так, что хочется проверить, не качается ли он на волнах. Я моргнул, думая, уж не свихнулся ли я от потери крови, но нет — все взаправду. Шторы на окне, темно-зеленые, плотные, под койкой сундучок, маленький, с медными уголками, будто для золота или драгоценностей. Это что, пока я валялся, кто-то решил мою каюту в барский покой превратить?

Корабль покачивался еле заметно, волны плескали о борт, а издалека доносились голоса — матросы орали что-то друг другу, но тихо, будто не на палубе, а где-то на пирсе. В порту мы, значит, и, судя по всему, в Портобелло. Я потер лицо, чувствуя колючую щетину и попробовал вспомнить, что было после дуэли. Пыль в горле, крик Моргана, кровь, что хлестала, как ром из пробитой бочки, — и все, темнота. А теперь я тут, живой, в каюте, которая выглядит, как мечта какого-нибудь купчишки. Вежа, что ли, постаралась? Я хмыкнул, но тут же поморщился — смех отозвался резкой болью в груди, как укол ножа.

Сел ровнее, стиснув зубы, и потянулся к краю койки, нашаривая сапоги. Они стояли рядом. Чистые, будто кто-то их вымыл, а рядом — мой крюк, отполированный, лежит на сундучке, как украшение. Я взял его в руки, повертел и ухмыльнулся — хоть что-то знакомое в этом мире. Каюта, конечно, хороша, но непривычно. Я привык к скрипу досок, к вони рома и пота, к стенам, которые трещат от каждого шторма, а тут — тишина, чистота, даже запах какой-то мягкий, как у свежесрубленного леса. Поднялся, медленно, чувствуя, как ноги дрожат, но держат, и шагнул к столу. Провел рукой по дереву — гладкое, теплое, без заноз. Открыл одну из книг — чисто. Это видать для записей.

За окном мелькнула тень — кто-то прошел по палубе и я напрягся, прислушиваясь. Шаги стихли, но голоса с пирса стали громче — кто-то спорил, кажется, про канаты или бочки. Я подошел к окну, отодвинул штору и глянул наружу. Порт Портобелло лежал передо мной, шумный, грязный. «Принцесса Карибов» стояла у дока, пришвартованная крепко, паруса сложены, а на борту — никого, только тени мелькали. Ремонт, видать, закончили, раз она так блестит, как новая. Я хмыкнул, потирая подбородок. И сколько я тут провалялся? Надо бы узнать, что вообще творится.

Вернулся к койке, сел, чувствуя, как слабость снова накатывает, и потрогал повязку. Швы под пальцами были ровные, крепкие, нитки не торчали, а кожа вокруг — прохладная, без красноты. Я, как врач, знал, что это значит — кто-то постарался, и не просто замотал тряпкой, а знал, что делает. Но кто? Морган? Да он скорее ромом меня зальет, чем иглой шить будет. Стив? Этот дубина только канаты вяжет, а не раны. Джейк Одноглазый, что ли, этот шулер с повязкой? Я усмехнулся, качая головой. Нет, не он, у него руки для карт, а не для лекаря. Тогда кто?