— Морган, — сказал я. — Шлюпку сюда. И бутылку рома.

Он повернулся ко мне, брови его поползли вверх.

— Шлюпку? — переспросил он. — Ты что, Крюк, отпускать его собрался?

— Отпускаю, — ответил я. — С ним, Сквиббсом и теми, кто выжил. Давай, шевелись.

Морган открыл рот, хотел возразить, но закрыл его. Пожал плечами, пошел к матросам. Я смотрел, как они спускают шлюпку с борта «Грозы». Вода плеснула, когда дерево коснулось поверхности. Подошел Стив и протянул мне бутылку рома. Я взял, повертел в руках. Стекло было теплым от солнца. Роджерс смотрел на меня, сузив глаза.

— Это что, шутка? — прохрипел он. — Ты меня топить собрался?

— Нет, — ответил я. — Жить будешь. Пока.

Матросы подняли его, повели к борту. Он шагал медленно, ноги его заплетались. Сквиббс вылез из-за обломков. Остатки экипажа — человек семь — тащились следом. Я смотрел, как их спускают в шлюпку. Морган стоял рядом, засунув руки на пояс.

— Крюк, — сказал он. — Ты уверен? Этот гад еще вернется. И не один.

— Пусть попробует, — ответил я. — Мы квиты.

Я шагнул к краю, бросил бутылку вниз. Она шлепнулась в шлюпку, кто-то из пиратов поймал ее. Роджерс сидел на корме, смотрел на меня. Я повернулся к рулевому.

— Стив, — сказал я. — Уводи «Принцессу». Чуть в сторону от пути. Пусть плывут, куда хотят.

Он кивнул, пошел к штурвалу. «Принцесса» двинулась, паруса хлопнули, волны побежали по воде. Я смотрел, как шлюпка с Роджерсом и его людьми остается позади.

«Грозу морей» мы затопили.

Пираты Роджерса гребли вяло, весла шлепали по воде. Я уводил корабль подальше от оживленных путей, туда, где их никто не подберет. Шанс выжить у них был, но малый. Ром им в помощь. Я стоял у борта и смотрел, пока шлюпка стала точкой на горизонте.

Морган стоял рядом.

— Зачем, Крюк? — спросил он. — Могли добить. Или в цепи. А ты их отпустил.

— Он меня подобрал после шторма, — сказал я. — Давно. Я был должен. Теперь нет.

Морган промолчал. Солнце садилось, небо краснело. Я повернулся и пошел к каюте. Вечерело. Воздух был предгрозовой.

— Мы квиты, Роджерс, — сказал я в пустоту.

Я захлопнул дверь каюты, и переборка отозвалась глухим стуком, будто кто-то ударил кулаком по пустому бочонку. Внутри пахло сырой древесиной и въевшейся смолой. Фонарь на грубо сколоченном столе отчаянно мигал, его свет рваными пятнами метался, выхватывая из полумрака лицо Изабеллы.

Она сидела на краю койки, вжавшись в угол. Марго дала ей свое платье, чистое. Ее старое платье — когда-то, наверное, дорогое, а теперь измятое, с рваным, обтрепанным подолом — свисало со спинки стула, как половая тряпка. Ее тонкие пальцы беспрестанно теребили ткань, двигались быстро, нервно, словно она пыталась разорвать невидимые путы, сковавшие ее изнутри.

Я подтащил к койке стул, его ножки с противным скрежетом проехались по полу. Сел напротив, положил руки на колени. Всмотрелся ей в лицо. Глаза — красные, веки опухли, но сухие. Слез не было. Она выглядела так, словно не спала несколько суток кряду. Черт побери, я знал ее лучше, чем кого-либо на этом проклятом корабле, знал ее упрямство, хрупкость, которую она так тщательно прятала.

— Рассказывай, — голос прозвучал глухо, горло пересохло.

Марго предлагала ей переселиться к ней в кубрик, за шторку. Но я ей отказал. Она на это явно обиделась.

Изабелла медленно подняла голову, с видимым усилием. Пальцы замерли на истерзанном подоле, сжались в маленький кулак. Голос был надтреснутым, с хрипотцой. Она всегда умела держать себя.

— Они пришли ночью, — начала она, взгляд уперся куда-то мимо меня, в стену каюты. — Человек десять, может, больше. Я не считала. Лица замотаны тряпьем. Ворвались в дом отца. Выломали дверь с петель… Я замешкалась. Дверь в мою комнату разлетелась в щепки от одного удара, мне в лицо полетела пыль и мелкие осколки дерева. Меня схватили за руки, грубо, больно. Потащили вниз по лестнице. Я пыталась вырваться, пнула одного в колено, но другой тут же врезал мне по скуле. Не сильно, только чтобы заткнуть, чтобы я не кричала.

Я сидел не шевелясь и слушал. Руки на коленях напряглись. Я заставил себя разжать пальцы, медленно выдохнул сквозь зубы. Она машинально провела ладонью по щеке, там, куда пришелся удар, будто проверяя, остался ли след. И я вспомнил, как касался этого лица в Тортуге. Сейчас ее кожа была мертвенно бледной, без той искры жизни, которую я помнил. Она продолжила, так же не глядя на меня.

— Говорили по-английски. Быстро, отрывисто, с жестким акцентом, я не все разобрала. Но главное услышала: если не подчинится их требованиям, меня прикончат. Потом связали руки за спиной. Веревка была грубая, толстая, врезалась в запястья, до крови. Глаза завязали какой-то вонючей тряпкой. Я слышала торопливые шаги вокруг, топот сапог по каменным плитам двора, потом скрип телеги, которую подгоняли к дому. Меня швырнули туда. Телега тронулась. Камни стучали под колесами, она подпрыгивала на каждой выбоине. Я лежала на дне, тряслась от холода и страха, и считала повороты, просто чтобы не сойти с ума, чтобы хоть за что-то цепляться…

Я не выдержал, встал. Прошелся по тесной каюте — две шага туда, два обратно. Фонарь на столе качнулся от моего движения, тени метнулись по стенам, искажая неподвижный силуэт на койке. Десять человек, англичане, угрозы. Это начинало складываться в картину, но пока мутную. Скорее всего, люди Кромвеля, те же ублюдки, которые отправили флот в Портобелло.

Но зачем им Изабелла? Чтобы надавить на ее отца, губернатора Тортуги? Или это ловушка для меня? Я остановился у стола, машинально взял нож, валявшийся рядом с развернутой картой. Повертел его в руках. Холодная сталь легла в ладонь привычно и успокаивающе. Я подумал, что этим клинком можно было бы аккуратно вскрыть пару глоток тех, кто посмел ее тронуть. Изабелла подняла на меня глаза, молча следила за моими движениями. Я не люблю пустых угроз. И не люблю, когда трогают то, что я считаю своим.