Шрифт:
«Предлагаю своим товарищам быть противниками за шахматной доской, но друзьями в вопросах организации соревнования. Я протягиваю вам руку...»
Протянутая рука повисла в воздухе — Керес и Смыслов отвернулись. Председатель застыл как изваяние.
«Теперь все ясно, — заявил я, — отныне в организационных вопросах буду действовать независимо. А один из вас будет бездействовать в Гааге шесть дней подряд и на седьмой — потерпит поражение».
Опять поездом в Голландию. В Минске на вокзале нас встречает большая группа шахматистов, в Бресте гремит духовой оркестр: «Не рано ли?» — опрашиваю Славу Рагозина. «Ба, да это Эстрин-Чернецкий», — посмеиваясь, отвечает мой собеседник. Действительно, руководит всем этим парадом молоденький и предприимчивый мастер Эстрин. Рагозин тут же прибавил ему вторую фамилию в честь известного военного дирижера...
Приезжаем в Хук-ван-Холланд. Среди встречающих доктор Эйве. Едем в Гаагу, в посольство.
Посол Вальков и наш руководитель Постников о чем-то долго совещаются, потом приглашают участников и секундантов.
«Сейчас едем в Схевенинген, там на берегу моря все будут жить в отеле «Курхаус» — так решили голландские организаторы...»
«Не поеду. Буду жить в отеле, откуда пешком до «Дирентоена» минут двадцать ходьбы».
Боже, что началось... Обвиняли меня во всех смертных грехах (я непреклонен); да в центре города и мест в гостинице не найти — убеждают меня. В этот момент в кабинете появилась высокая, худощавая и спокойная фигура — это был консул.Филипп Иванович Чикирисов. Держался он независимо, и посол относился к нему уважительно — сразу возбуждение улеглось.
«Какие тут трудности?»
Посол объясняет ситуацию.
«Ничего — делу помочь можно. Попробую поговорить с хозяином отеля «Тве Стеден» (два города)».
Филипп Иванович говорил по-голландски. Он съездил в отель и обо всем договорился. Все стало на свое место.
Сейчас Филипп Иванович на пенсии, живет в Москве, он член правления общества дружбы «СССР — Нидерланды». Когда мы встречаемся на заседаниях правления, всегда обмениваемся крепким рукопожатием и улыбаемся.
Поселились мы с женой, дочкой, Славой и Флором против парламента. Хозяин отнесся к нам гостеприимно, кормил превосходными цыплятами. Проверили со Славой расстояние до «Дирентоена» — он находился в Королевском парке — ровно двадцать минут!
Тянем жребий. Мое предсказание начинает сбываться. Шесть дней подряд отдыхать будет Керес; на седьмой день он черными играет со мной в последнем туре гаагской половины. Если удастся нанести ему поражение в этот день — предсказание станет точным.
Все согласны, что поскольку Файна нет и количество партий сократилось, то следует сыграть пятый круг. Таким образом, в Москве будет три (а не два) круга матч-турнира.
В первом туре я был свободен. Во втором играю с Эйве белыми. Неужели так и не сумею приспособиться к его игре? Рагозин приходит за мной в светлом костюме (когда я играл черными, он надевал темный костюм) — и через двадцать минут «Дирентоен»; пробираюсь на сцену, сажусь за столик — здесь никто отвлекать не будет.
Начинается партия. Удается завязать сложную игру; замечаю, что мой партнер просчитывается. Он явно играет на ничью, на упрощения, но перевес белых нарастает, и к контрольному времени все уже кончено. Счастливые возвращаемся со Славой в «Тве Стеден».
Но обольщаться нечего — Эйве уже не тот, кем он был еще полтора года назад в Гронингене, он явно сдал. Эта партия всего лишь эпизод в тяжелой борьбе.
Затем следует трудная ничья со Смысловым; посчастливилось с Решевским — в нелегкой для меня позиции он, находясь в сильном цейтноте, просмотрел на протяжении четырех ходов потерю двух легких фигур. Наконец играю с Кересом.
Керес блестяще начал турнир — две победы подряд, но я полагал, что это не имеет большого значения. Рана, нанесенная ему в Москве, не может не сказаться, надо лишь собраться с духом!
Снова закрытая борьба, накопление мелких преимуществ; партия отложена с лишней пешкой, и надо найти форсированный выигрыш. Ищу и не нахожу — прошу помощи у Флора. Сало не подвел, нашел такой «тихий» ход, что все стало ясно.
Доигрывание было в шахматном клубе Гааги, оно было скоротечным. После партии подлетел какой-то американский генерал и долго жал руку — его американский акцент был мне недоступен, но я понял, что есть шахматисты в Соединенных Штатах и среди военных!
Итак, 3*/г из 4 — неплохое начало. Затем три ничьих (не без приключений), и вот бедняга Пауль — после своего шестидневного «отдыха» — садится со мной за столик. Играть он, конечно, не мог; к 17-му ходу все было кончено. Он был настолько убит, что долго сидел и думал: какое принять решение? За секунд 30 до просрочки времени все же остановил часы, расписался на бланке и, ни слова не говоря, ушел. На следующий день голландские газеты отмечали эту необычную форму признания своего поражения. Итак, 6 из 8 — теперь Москва...
Едем в Москву поездом. В Берлине нас покидают Постников, Керес, Решевский и Бондаревский (секундант Кереса) — они летят в Москву самолетом. Решевский торопился, он не мог путешествовать в пятницу и субботу, а Керес хотел побывать в Таллине.
День в Берлине — и едем дальше. Эйве сопровождает целая компания голландцев — два его секунданта, два секунданта Решевского (Решевский, видимо, «уступил» свои два секундантских места голландцам), супруга д-ра Эйве, его дочь и другие. Прибываем на польскую границу, в Жепин. Наши паспорта что-то очень долго проверяют. Наконец является пограничник: советским шахматистам можно следовать дальше, голландцам — вернуться в Берлин за транзитной польской визой... Ну и ну! — оказывается, в суматохе забыли взять в Берлине транзитные визы голландцам (в Гааге тогда не было польского консульства).