После поражений, которые потерпел Керес в партиях со мной, он уже не котировался как будущий чемпион, вот и нашли нового «фаворита». Миша Черкес — председатель ленинградской шахматной секции — накануне рассказывал мне, что по возвращении из Гааги гроссмейстер Бондаревский, выступая на физкультурном активе Ленинграда, объяснял, что Керес, де-мол, в неудачной спортивной форме, Ботвиннику просто «везет», а вот Решевский — подлинный талант; у Ботвинника сейчас очков больше, чем у Решевского, но у американца таланту больше, а это самое важное — оно и должно сказаться в московской половине матч-турнира... Конечно, можно понять те чувства, что одолевали секунданта Кереса после событий в Гааге, но, видимо, эти «теории» и преподносились как авторитетное мнение специалистов.

«Решевский может стать чемпионом, — здесь я сделал паузу, все застыли, Жданов перестал ходить, — но это будет означать, что сейчас на земном шаре нет сильных шахматистов». Атмосфера стала спокойней. «Почему же?» Объясняю, что Решевский, как говорили в старину, натуршпилер, это самобытный шахматист, но ограничен в понимании шахмат, недостаточно универсален; а главное, обладает органическим спортивным пороком — не умеет распределять время в течение партии, цейтноты вошли в систему...

Творческий путь Решевского был своеобразным. Шестилетний вундеркинд давал сеансы одновременной игры взрослым, затем он оставил шахматы до завершения образования, вновь вернулся к шахматам лишь в тридцатые годы. Довольно быстро он стал сильным гроссмейстером, регулярно побеждал в чемпионатах США, но международные успехи его не были выдающимися, видимо, из-за этих очевидных его недостатков и как шахматного художника, и как спортивного бойца.

Мои объяснения показались убедительными.

«Хорошо, — сказал в заключение Жданов, — мы ВАМ (на этом слове он сделал ударение) желаем победы...»

Стало ясно, что «теории» моих недоброжелателей отвергнуты. Я поблагодарил за доверие и ушел...

После этой беседы я не сразу разобрался в своих чувствах; потом все понял, и многое прояснилось... И пришел я в хорошее настроение — главное ведь состояло в том, что руководство партии высоко ценит шахматы и уделяет им внимание. Но разве шахматы этого не заслуживают?

Первая моя партия в Москве — с Эйве. В те годы любимым моим оружием был меранский вариант (в славянской защите) и за белых и за черных. Эйве также считал себя знатоком этого варианта. Но он не мог знать, конечно, что еще в 1941 году я нашел верный план игры в той системе, которую он случайно избрал в этой партии. Тогда же, в 1941 году, этот новый план был проверен в тренировочной партии с Рагозиным.

Играть было легко. Почувствовав опасность, Эйве принимает стандартное решение — играть на упрощения. Но на доске еще ферзи, а черный король застрял в центре! Централизованный белый конь приносится в жертву, зато белые тяжелые фигуры окружают верного короля. Эйве отдает ферзя, но и это не помогает. Вероятно, это лучшая моя партия, сыгранная в матч-турнире. Вторую партию выигрываю у Смыслова. У меня уже 8 очков из 10!

Но в следующем туре меня ждал страшный удар. Я, к стыду своему, не знал одной дебютной системы в защите Нимцовича, введенной в турнирную практику еще Капабланкой. С трудом поддерживал я равновесие в партии с Решевским, но затем не выдержал напряжения и проиграл... Неприятное поражение — только что я доказывал, что Решевский не опасен, и...

Однако это оказалось лишь эпизодом в турнирной гонке. Выигрыш у Кереса укрепил положение лидера. Затем ничьи с Эйве и Смысловым, и вот — четвертая партия с Решевским.

Решевский играл начальную стадию очень тонко, но в выборе дебюта — французская защита — ошибся: это начало я играл более двадцати лет. В решительный момент мой партнер допустил просчет, и перевес перешел к черным. В цейтноте Решевский еще более ухудшил свою позицию, и доигрывание ничего уже изменить не могло. К последнему кругу я обогнал своих партнеров настолько, что если бы вышел из турнира, то дележ первого места все равно был бы обеспечен! Осталось сделать еще одну ничью, чтобы обеспечить победу.

9 мая 1948 года. Праздник — День Победы. Дом Союзов осажден шахматистами. Играю белыми с Эйве. После дебютных ходов позиция упростилась — предлагаю ничью, но партнер отказывается.

«Хорошо, будем играть дальше». У Эйве не выдерживают нервы, и он тут же соглашается на ничейный исход партии. В зале гремит овация. Чемпион мира — советский шахматист. Это был успех не одиночки, а целого поколения. На завоевание первенства мира, на освоение высот шахматного мастерства молодому поколению советских мастеров потребовалась примерно четверть века. Принципы советской шахматной школы, исследовательский характер нового направления оказали влияние на развитие шахматной мысли. Новый чемпион был признан всем шахматным миром.

Арбитр турнира престарелый Милан Видмар успокаивает зрителей, и игра возобновляется. Ухожу за сцену, там уже ждет министр электростанций Жимерин и приглашает к себе домой. «Хорошо, но выйдем через подъезд Октябрьского зала, там публики нет».

«Пойдем через выход Колонного зала, — неожиданно решает министр, — надо общаться с народом...»

И пошли «общаться». Собственно, не шли, а качались из стороны в сторону в восторженной толпе, которая заполнила Охотный ряд. Как ни относились дружелюбно к нам окружающие, двигались мы с черепашьей скоростью. Наконец добрались до «Победы» (Горьковский автозавод только стал их выпускать), которая нас ждала, и уехали.