Итак, опять надвигается катастрофа. Где гарантия того, что голландцы из Берлина поедут на восток, а не вернутся вместе с Эйве на запад? Эйве, конечно, как настоящий спортсмен, готов довести соревнование до конца (хотя у него всего Р/г очка из 8), но если возникнет конфликт — с Берлина он считался нашим гостем, и мы обязаны были доставить его в Москву — не воспользуется ли этим предлогом Голландский шахматный союз, чтобы отозвать экс-чемпиона из турнира? Удастся ли тогда завершить матч-турнир и будет ли признан шахматным миром новый чемпион?

Нет, надо всем вместе ехать дальше. Объясняю Михаилу Михайловичу Вагапову (заместителю руководителя делегации) положение •— он решительно поддержал меня, — и вместе идем к пограничникам на переговоры. Те только руками разводят — закон есть закон...

«А в Варшаву позвонить можно?»

«В Варшаву — нельзя, а вот в Берлин — пожалуйста».

Звоним в Берлин заместителю политического советника СССР. Тот все понял, он будет связываться с Варшавой, просит позвонить ему минут через двадцать. Идем к начальнику поезда — просим задержать отправление: «Вообще не имею права. Но пассажиры счастливы, что едут с'шахматистами. А вы в Москве меня выручите?» Итак, состав не отправляется. Звоним снова в Берлин.

«Все в порядке. Министерство внутренних дел Польши дало распоряжение на границу...»

Ждем, никаких распоряжений нет. Звоним опять в Берлин — заместитель политсоветника удивляется, просит позвонить попозже. Через полчаса он сообщает, что говорил с Министерством иностранных дел — будет дано указание на границу. Ждите!

Ждем долго — все по-старому. Опять звоним. Заместитель советника обещает, что вновь свяжется с Варшавой. Через некоторое время узнаем от него, что канцелярия президента Берута уже в курсе дела и на сей раз осечки быть не должно.

Начальник поезда был уже в отчаянии, пассажиры в гневе. В Бресте тогда была пересадка (тележки под вагонами в те годы еще не меняли), и стало ясно, что поезд Брест — Москва нас ждать не будет — опоздание было уже больше пяти часов! Но вот пограничники разрешают голландцам следовать через Польшу — можно трогаться. Прошу, однако, начальника поезда повременить с отправлением, снова звоним в Берлин, благодарим заместителя политсоветника и просим договориться с Варшавой, чтобы наш поезд (он вышел из графика!) пропускали по Польше со всей возможной скоростью...

С опозданием на пять часов двадцать минут наконец трогаемся. Все стоянки сокращены до предела, Минск Мазовецкий проходим без остановки. При подходе к Бресту опоздание уже сократилось до двух часов. Московский поезд нас ждал...

В Бресте — новое испытание. Таможенники проверяют багаж Эйве и находят толстые тетради. «Что это?» Оказывается, эти записи на голландском языке — секретные дебютные анализы Эйве. Так как в Бресте это проверить нельзя (там таможенники голландского не знают), по инструкции тетради должны быть отобраны у доктора Эйве и направлены в Москву на изучение...

Час от часу не легче. Вместе с Вагаповым пытаемся убеждать работников таможни, но, оказывается, они сами понимают, какие роковые последствия это может иметь; они уже запросили Минск и ждут разрешения сделать исключение из правил.

Приходит отказ: «Передайте тов. Ботвиннику, что советские законы обязательны для всех...» Что же делать? «Поехали в обком партии, там по правительственному телефону свяжемся прямо с Москвой, автомашина уже у подъезда. Время еще есть». Бегом спускаемся по лестнице... «Назад, назад!» — раздается крик сверху. Поднимаемся — оказывается, Минск сам запросил Москву, и разрешение получено! Теперь скорей на посадку.

Поезд трогается, иду в вагон-ресторан. Расстроенный Эйве сидит за столиком. Рассказываю, что все в порядке, доктор долго жмет руку. «А могу я быть уверенным, что в ваших тетрадях ничего нет, что могло бы нанести вред Советскому государству?» Эйве торжественно в знак клятвы поднимает два пальца...

«А разве ваши варианты не направлены против советских шахматистов?» Общий смех. Да, теперь проведение московской половины матч-турнира обеспечено! Можно идти на боковую.

После переезда несколько дней отдыха. Гуляю утром по 1-й Мещанской (ныне Проспект Мира) с дочкой. Прихожу домой, звонок из комитета: «Немедленно поезжайте в ЦК партии. Вас там ждут...» Являюсь в ЦК; дежурный направляет в какой-то кабинет. В коридоре встречает пожилой, подтянутый мужчина: «Почему опаздываете?» — отрывисто, по-военному спрашивает он. Догадываюсь, что это новый председатель Комитета физкультуры генерал-полковник Аполлонов. Сидим в приемной. Минут через пятнадцать мимо нас в кабинет проходит Ворошилов (он тогда ведал по Совету Министров физкультурой — перед отъездом нашей делегации в Гаагу принимал шахматистов в Кремле). Вскоре позвали и нас. Попали мы в кабинет А. Жданова. Жданов ходит, остальные сидят. Чувствуется — обстановка напряженная.

«Хотели мы поговорить с вами о матч-турнире, — начал Жданов, — не думаете ли вы, что американец Решевский станет чемпионом мира?» (Оказывается, и на самом верху есть шахматные болельщики!)

Этот вопрос для меня не был неожиданным. Я догадывался, что до турнира определенные круги создавали мнение, что наиболее вероятным победителем будет Керес (а не Ботвинник) — в этом вопросе они попали пальцем в небо. Но как неприятно сознаваться в ошибке! И видимо, чтобы замутить воду, доказывали, что теперь может победить... Решевский!