«Вот бы прокатиться», — говорю мечтательно...

Слава тут же делает знак, извозчик останавливается, мой товарищ разваливается на сиденье:

«Миша, вы меня пригласили? Катайте!»

Разорил меня Слава! Но хорошего настроения (справедливые правила-то были приняты) он мне не испортил.

К матчу на первенство мира готовились с Рагозиным уже на Николиной горе. Ходили на лыжах, анализировали, но — непростительная самонадеянность — маловато сыграли тренировочных партий.. Бронштейна я недооценил, а может быть, недооценил опасности, которые были связаны с трехлетним отрывом от шахмат.

Как всегда, перед подготовкой стал я собирать литературу — за три года шахматного бездействия опубликованных материалов накопилось немало. Узнал, что зарубежные журналы и книги, которые поступали в Комитет физкультуры, хранятся в библиотеке института физкультуры, но на дом их не выдают. Отправился к председателю комитета Аполлонову на прием и попросил дать распоряжение в библиотеку.

Аполлонов долго молчал, а затем спросил:

«А как раньше вы готовились? Изучали литературу?» «Конечно, Аркадий Николаевич, изучал обязательно». «Так зачем же вам снова изучать?»

Я обомлел от изумления — такая мудрая мысль мне в голову не приходила! А ларчик просто открывался: и Бронштейн, и Аполлонов были в одном спортивном обществе... Достал я журналы и без Аполлонова.

Бронштейн, несомненно, тогда был силен, но талант его отличался своеобразием. Он хорошо вел сложную фигурную игру, весьма удачно располагал фигуры из общих соображений. В миттельшпиле он был поэтому опасен. Но там, где требовалась точность анализа, где надо было искать исключение из правил, Бронштейн был слабее. Точность анализа нужна в эндшпиле, там шахматист не имеет права ошибаться, так же как и сапер. Будь Бронштейн силен и в эндшпиле, я, конечно, проиграл бы ему матч. Кроме того, мне на пользу были человеческие и спортивные недостатки претендента — стремление к чудачеству, позерство, наивность в спортивной тактике и пр.

Первые четыре партии не без приключений закончились вничью. Пятую я с треском проиграл. Шестая после напряженной борьбы была отложена в лучшем для моего противника эндшпиле.

При анализе неоценимую помощь оказал Слава Рагозин. Он предложил жертвой слона активизировать короля черных — я хорошо отработал идею, и при доигрывании все шло как по маслу. На 56-м ходу кончился контроль, и в явно ничейной позиции пора было заключить мир. Но, имея лишнюю фигуру, Бронштейн решил еще «поиграть», сделал неудачный ход и после ответа черных капитулировал. Это был первый (но далеко не последний) равный эндшпиль, который мне удалось выиграть в матче.

Было два свободных от игры дня, я попросил в Комитете физкультуры машину и поехал с дочкой на дачу. Довезли нас -только до Москвы-реки — началось половодье. Переправились на лодочке на левый берег, а дальше пешком.

В день игры рано утром узнаю, что пошел можайский лед (тогда еще не было плотины у Можайска) и Николина гора отрезана от Москвы. Прибежал на берег — красивое зрелище, ледоход — это сила! Пошел в дом отдыха «Сосны» звонить в Москву.

«Николай Николаевич, вы мне ноль не поставите?» Романов смеется (в это время он уже снова стал председателем комитета, Аполлонов ушел...): «Не поставим. Ведь вы уехали на дачу с нашего ведома...»

Идем с директором дома отдыха тов. Печуркиным к берегу. Чудо — река очистилась от льда: оказывается, у дачи Капицы образовался затор. Мигом была подана лодочка — успел лишь попросить директора позвонить Романову, чтобы не отменяли партию, и я даже перед игрой успел пообедать! Потом Романов рассказывал, что за мной хотели прислать маленький самолет, чтобы вывезти на «Большую землю».

Бронштейн ничего не знал о происшествии; я же после многочасового пребывания на свежем речном воздухе чувствовал себя отлично. Мой партнер на пятом часу игры опять напутал в равном эндшпиле, и доигрывание было простым делом.

В девятой партии произошел неприятный конфликт. После 41-го хода белых Бронштейн задумался и не заметил, как к нашему столику подошел арбитр К. Опоченский (Чехословакия); заметил Бронштейн судью лишь после его слов: «Прошу записать ход...»

Это было неприятно моему партнеру, так как он во время всего матча стремился к тому, чтобы ход записывал я. Расчет был простым — растренированный вообще и утомленный после пяти часов игры, в частности, Ботвинник долго будет обдумывать записанный ход, да и запишет скорей всего неудачный ход, затем последует мучительный ночной анализ, а при доигрывании еще останется мало времени до контроля... Практически это выглядит разумно, но из всех «правил» должны быть исключения!

Бронштейн сделал вид, что не расслышал арбитра, и сделал свой 41-й ход...

По шахматному кодексу это был так называемый «открытый» ход, записывать уже было нечего. Но Бронштейн расскандалился и требовал, чтобы ход записали белые. Опоченский растерялся и долго не принимал решения. Из зала неслись крики в мой адрес: «Позор!» — очевидно, это кричали коллеги моего противника по спортивному обществу (да, откровенно говоря, как всегда, зрители симпатизировали более молодому). Вопрос был решен после вмешательства Г. Штальберга (помощника арбитра). Он напомнил Опоченскому о правилах игры, и тот понял, что колебания неуместны.