Приехали в Москву на Скатертный, сидим в приемной. Сначала к зампреду Иванову (Романов был в Хельсинки) вызывают одного Кереса. Затем Керес выходит, вызывают меня, со мной входят руководители сбора, шахматные работники комитета.

При мне докладывают зампреду, что все идет хорошо, вот только участники команды считают, что Ботвинник плохо играет...

«Вы даете гарантию, что возьмете на первой доске первое место?» — спрашивает меня зампред.

«Пригласите, пожалуйста, сюда Кереса», — попросил я; мне стало ясно: только что Керес дал подобную гарантию на тот случай, если он заменит меня... После некоторого замешательства решено пригласить Кереса. Он явился бледный и смущенный. Тогда же я понял, что после этой «очной ставки» Керес в Хельсинки играть не сможет — неустойчив он психологически. Играть — не гарантии давать!

«Прошу обсудить этот вопрос на собрании команды», — заявляю я. На том пока и закончили.

Ночью я не мог заснуть. Утром пошел в ванную и вижу Смыслова — чистит зубы. «Василий Васильевич, говорят, вы считаете, что я не умею играть в шахматы?» Смыслов очень долго чистил зубы, затем тихо ответил: «Я не знал, что это станет известным». С такой искренностью мог ответить только Смыслов!

Вскоре приехал Иванов, и была собрана команда. Керес сказал, что Ботвинник в плохой форме и что форму быстро улучшить невозможно (он забыл добавить, что потерять спортивную форму можно очень быстро!). Бронштейн сказал, что если Ботвинник потеряет пешку, то проиграет партию, а если Керес потеряет пешку, то ничью как-нибудь сделает (мудрая мысль!). Смыслов и Котов просто потребовали, чтобы меня вывели из команды. Один И. Болеславский вступился за чемпиона мира... Вместо меня включили в команду Е. Геллера.

В Хельсинки было объявлено, что Ботвинник болен. Керес играть не мог, после трех поражений его пришлось отстранить от игры. Котов на финише также не играл. Команда еле-еле взяла первое место.

Десять лет спустя на одном совещании у Романова присутствовали многие из тех, кто в 1952 году требовал моего исключения из команды. Председатель шахматной федерации СССР В. Виноградов воспользовался каким-то предлогом и заявил, что до сих пор с чувством стыда вспоминает события, предшествовавшие первому выступлению нашей команды на Олимпиаде (тогда Владислав Петрович был начальником сбора в доме отдыха). Возникла немая сцена, как в последнем действии «Ревизора». Виноградов так и остался единственным участником этих событий, кто выразил сожаление по этому поводу.

В конце 1952 года был очередной чемпионат СССР. «Больному» и разучившемуся играть в шахматы чемпиону мира посчастливилось против пяти участников команды (Котов не играл в чемпионате) набрать 4 очка — Смыслов и Болеславский добились ничейного результата [4].

Чемпионат не определил победителя. В последнем туре мой единственный шанс догнать М. Тайманова состоял в том, что Геллер выиграет белыми у лидера, а я черными — у Суэтина. Подхожу во время тура к Геллеру: «Ну, как дела?»

«Работайте, работайте...» — отвечает одессит.

Партии были прерваны в трудных позициях и для Тайманова, и для Суэтина. При доигрывании Геллер быстро выиграл, а я «нашлепал», и, несмотря на лишнюю пешку у черных, эндшпиль приобрел ничейный характер. Случилось чудо — Суэтин неосторожно перевел короля в центр, и, хотя на доске оставалось всего 9 фигур, король белых оказался в матовой сети!

Итак, после Нового года — матч с М. Таймановым. Я обязан был этот матч выиграть — не понравилось мне поведение М. Тайманова во время нашей партии в чемпионате. Во время игры я предложил ничью, партнер не принял (надо было лишь сделать обязательные по регламенту 30 ходов), а затем стал играть на выигрыш... [5] Пришлось поработать, но матч был выигран!

На весну 1953 года на модели МЭИ были намечены сравнительные испытания различных регуляторов сильного действия: Института автоматики и телемеханики (профессор Ильин), Института электротехники Академии наук Украины (доктор технических наук Цукерник), ВЭИ (кандидат технических наук Герценберг) и ЦНИЭЛ.

По принципу действия наша система управления требовала телепередачи сигнала (вектора напряжения приемной сети). Это тогда не было освоено промышленностью (увы, и по сей день...). Но наша система управления способна была дать наилучшие результаты.

Зимой 1953 года был я в кабинете одного высокого специалиста нашего министерства. Зашла речь о предстоящих испытаниях.

«Знаете ли вы, что эта работа может претендовать на соискание Сталинской премии?» — спрашивает меня хозяин кабинета.

«В этом случае, — не задумываясь, отвечаю я, — вы, конечно, будете в числе выдвинутых на премию работников». И это было справедливо, так как этот товарищ принимал определенное участие в работе. Мой собеседник испытующе на меня посмотрел и добавил: «Вы должны понять, что я могу быть включен только как руководитель работы...»

«Как же так, — подумал я, — не он же руководит работой...»

После испытаний было объявлено, что система управления ЦНИЭЛ не подходит, так как требует телепередачи сигнала. Была принята система ВЭИ, основанная на местном сигнале... Более двадцати лет прошло, а теория сильного регулирования возбуждения синхронной машины так и не поставлена полностью на службу эксплуатации.

Два года спустя я переключился на другую, более важную проблему в области электрических машин.

ЗАЩИТА ЗВАНИЯ